— Да. — Я слежу за развитием событий, читая статьи в «Таймс», разговаривая с ранеными в центре, и даже прислушиваюсь к новостям, что приносит Эдвард из Военного министерства. Мысль о Флое, окунувшимся в это, помогающем выносить раненых или убитых отделениям Красного Креста, паническим ужасом и болью отдалась в моем теле.
— Да, я видел так много в последние месяцы, — сказал он. — И все это ужасно. Сражение под Ипром — они так невыносимо молоды, эти солдаты. Это разрывает сердце на части, их молодость и единственное слово, которое приходит на ум, —
Он беспокойно подвинулся на кровати, как будто прогоняя ночной кошмар.
— Я все вижу этих мальчиков, Шарлотта. Я все еще вижу их на проселочной дороге с мускусными розами в полях и колокольчиками в лесах, поющих эти проклятые шовинистские песни. И ни одному из них не приходит в голову, что они направляются прямиком к братской могиле.
Когда Флой говорит так, перед глазами с ужасающей ясностью встает вся картина: грязные поля и ураганные ливни, которые превращают поля в болота. Так просто представить себе, как умирают эти мальчики в боли и страхе, под крики людские и конское ржанье вокруг, и грязь засасывает их, и кровь сочится отовсюду из тел мертвых и умирающих…
Но я слушала не перебивая и думала: однажды он напишет обо всем этом, и это будет для него очищением, почти все, что он пишет, — чистилище. Я не сказала об этом, поскольку некоторые области его сознания абсолютно недоступны — и так у каждого человека. Он говорил, я слушала, и я обнимала его, и мы вновь любили друг друга, в этот раз спокойнее, но так, что я плакала от любви и радости, и потом мы спустились вниз и съели то, что он купил на уличном рынке недалеко от госпиталя сегодня утром. Прекрасные свежие шампиньоны и сыр, и десяток яиц, и деревенское масло. Мы приготовили из всего этого омлет и поели за кухонным столиком, на котором лежал хрустящий хлеб, намазанный толстым слоем масла. Хотелось бы мне посмотреть, как Эдвард готовит омлет, да еще обедает за кухонным столом!
Пока мы ели, Флой сказал, что, возможно, продаст этот дом: правительство интересуется собственностью в Лондоне, чтобы открыть несколько военных отделов.
— Тебе ведь так не хочется расставаться с этим домом! — сказала я. — Ты любишь его. И я тоже.
— Да. Я не хочу расставаться. — Он улыбнулся. — Но я не отдам его просто так, я не настолько альтруист. А когда все закончится, будут другие дома.
Другие дома. Имел ли он в виду, что и я буду жить с ним? И когда война закончится, смогу ли я наконец оставить Эдварда?
Как хорошо, что Эдвард на севере, составляет бесконечные списки по снабжению. Не смогла бы посмотреть ему в лицо сегодня — никого вообще не хочу видеть.
Я покинула Флоя и медленно пошла домой, через сгущающиеся сумерки, и мысли мои были спутаны.
Глава 31
Гарри сидел за обеденным столом в своей квартире и разглядывал полустертую, рваную по краям театральную афишу.
Он провел последнюю неделю в поисках мюзик-холла Данси и за это время повидал самых разных людей: джентльменов с лицами персонажей Диккенса, которые держали таинственные книжные лавочки в самых необычных местах Лондона и носили перчатки без пальцев, как Урия Хип; исполнительных библиотекарш, предлагавших особый профессиональный поиск; девушек с чистыми голосами, ничего не понимавших в товаре, который продают, и советовавших ему записаться на рассылку по е-мэйл, она ну очень выгодная; и несколько проницательных книгопродавцев, настойчиво пытавшихся втянуть его в подозрительные торги по сомнительной на вид беллетристике и спорным первым изданиям.
Он просмотрел, должно быть, сотни ящиков с театральными программками и коробок с коричневатыми открытками с изображениями актеров и актрис «беспутных девяностых» и «бурных двадцатых» и всех лет между ними и просеял бесчисленное число старых и очень пыльных афиш.
И затем, когда он был уже на пределе сил и готов был послать все это к черту — «напряженные поиски так ни к чему не привели!» — на маленькой узкой улочке рядом с улицей Святого Мартинса он нашел довольно старый прокопченный и грязный книжный магазин с вывеской «Все книги по I фунту», скромно размещенной над узким фасадом. Там среди напыщенных биографий викторианских актеров и их менеджеров и красочных мемуаров леди, которые играли на одной сцене с Ирвингом[27] и с Три[28], ему попалась коробка из-под печеных бобов, доверху наполненная афишами старых мюзик-холлов.
Уже почти ни на что не надеясь — не ждать же, что призрачный эпизод из прошлого вдруг оживет в старой картонной коробке, — Гарри склонился над ней и стал довольно небрежно изучать содержимое. И там, почти на дне, он увидел единственный рваный листок с объявлением о мюзик-холле Данси, «лучшем вечернем клубе Лондона; каждое воскресенье — ослепительные представления и специальные номера». Листок был почти прозрачным от старости и таким хрупким, что некоторые кусочки даже отлетели, когда он взял его в руки.
Адреса мюзик-холла указано не было; Гарри подумал, что на это надеяться было бы слишком, афиша выдавалась, скорее всего, посетителям уже в самом заведении. Зато был список номеров.
Лилипуты — семья карликов из Германии — были объявлены как танцующие и поющие акробаты, после них «Живой скелет», весивший 25 килограммов, и его жена, «Самая толстая женщина в Европе», весом в 250. Их имена были Питер Робинсон и Банни Смит, и они пели детские стишки. Вроде Джека Спрэта?..
Был там и «половинный человек», он объявлялся просто как «мистер Джонни», но по описанию его «тело заканчивалось торсом». Гарри почувствовал в этой фразе неприятный душок похоти.
Последним номером и, похоже, в качестве звезд программы значилось выступление двух сестер «Близняшки-пташки». Шрифт был подобран старательно, сами имена были отпечатаны толще других и украшены цветочками и завитками.
Виола и Соррел.
Виола и Соррел. Гарри оперся спиной о какую-то стену, уже не замечая этой маленькой книжной лавочки, переполненной разными изданиями и публикациями.
Наконец он поднялся, заплатил за афишу, ревниво поглядывая на то, как владелец складывает се в конверт из манильского картона, и вышел наружу в толчею улиц Сохо, зажав конверт в руках. Когда он вернулся в свою квартиру, то уже не мог вспомнить точного местонахождения магазина.
Он снял старую рамку для фото, вытащил не представляющее никакого значения теперь содержимое (он и Аманда на бессмысленном благотворительном сборище) и положил афишу под стекло. Затем он долго смотрел на нее, как будто он мог постичь сущность людей тех далеких времен. Виола и Соррел. Хорошо, но куда двинуться дальше? Как узнать больше? И стоит ли беспокоиться? — спрашивал его рассудок украдкой, как всегда вмешиваясь. В чем смысл? Абсолютно никакого. Ага, сказал голос рассудка: вновь Симона
