– Вот как?
– Ни в коей мере. Его программа остается в силе. Это просто означает, что профессор не самый подходящий человек для участия в ее осуществлении. Вот почему наняли тебя.
Я повернулся снова смотреть на Ист-ривер, искрящуюся под голубым небом начала лета. Я смотрел, как тащатся по воде буксиры, как на дальнем берегу поднимается из труб заводов в Квинс дым, и думал о неистовом человечке, запершемся у себя на склоне горы, который рвет и мечет и поносит мир под насмешливым солнечным светом. Поносит меня. А после уходит за свой стол в заполоненном книгами кабинете писать труды исторической важности.
Вот тут-то меня осенило. Визит к профессору Шенку не был ошибкой. Напротив. Именно это и следовало сделать. Увидев своими глазами, что он за чудовище, я получил возможность приносить извинения так, как сочту нужным. Я не в долгу перед Шенком. Он мне не хозяин, и я – не его раб. Тайна развеялась. Он словно бы перестал для меня существовать.
Повернувшись к Дженни, я сказал:
– Давай снова соберем команду.
Она в ответ подмигнула.
– Вот умница.
Несколько часов спустя из Психологического поднялся Джо Филлипс, все еще выглядевший так, будто сошел с рекламного щита «Гэп»:[20] свободно болтающаяся джинса и неглаженая ковбойка. С собой он приволок десятки видеозаписей Льюиса Джеффриса III: читает лекцию, проводит совещание, доит корову…
– Доит корову?
– Ну да, конечно, – сказал Джо. – В «Дубах Уэлтонов» у него несколько чистокровных фризских коров. По всей видимости, он производит собственные сыр и масло.
– Джеффрис написал про это книгу, – вставил Сатеш, листая бумаги в папке. – Ага, нашел. «Самая глубокая борозда: афроамериканец, ставший фермером». Книга… э-э… минутку. – Он пробежал глазами аннотацию. – Ее называют, цитирую, «полемическими мемуарами, возвращающими афроамериканцев к их традиционной роли хранителей земли, а не рабской рабочей силы, которая трудится на полях», конец цитаты. Книга вышла четыре года назад.
Джо кивнул, будто уже это знал.
– Джеффрис – сложный малый, Марк, которому, что примечательно, удалось не только поддерживать свое реноме и у городских, и у сельских черных американцев, но и одновременно сохранять внушительное положение в академических кругах. Он до сих пор преподает право в Луизианском университете Ксавье, регулярно публикует и книги, и статьи в журналах, состоит в бог знает скольких комитетах…
Он стоял, облокотясь на огромный телевизор с плоским экраном в гостином уголке моего офиса. На экране застыл кадр крупным планом, в котором непомерно увеличенные руки Джеффриса сжимали распухшее коровье вымя. Выпрямившись, Джо нацелил пульт управления на видеомагнитофон.
– Да, но если промотать немного… – Он промотал запись вперед. – Вот тут у нас очень редкая запись. Снято незадолго до масштабных переговоров в здании парламента Джорджии в прошлом году.
Мы все подались к экрану.
– Так. Теперь я хочу, чтобы вы обратили внимание на его позу: спина прямая, руки не сложены, а открыты и лежат на столе ладонями вверх, голова немного наклонена… и вот здесь… Только поглядите! Как он выказывает почтение к противоположной стороне безо всякого самоуничижения. Или этот тип – самый открытый и честный человек на свете, или он прочел множество книг о том, как таковым казаться. Теперь смотрите… Он протягивает руку, чтобы взять что-то из небольшой миски перед собой, орех или еще что- нибудь…
Я был весь внимание.
– Вместо того чтобы наклонить мисочку к себе, что называется закрывающим, исключающим жестом… Вот сейчас…
Отразившись от белой фарфоровой мисочки, свет софитов внезапно вспыхнул, и его блики на долю секунды заслонили остальное изображение. Эта мелочь с орехами и мисочкой меня заинтриговала. Выглядела она очень выверенной.
– …он слегка наклоняет ее в сторону. Так он все равно видит, что внутри, но никого не исключает, он…
Я встал.
– Джо, останови изображение.
– Марк, мне кажется, нам не нужно…
– Останови кадр.
Я всмотрелся в экран. Сколько бы я ни кивал, какие бы проницательные вопросы ни ставил, какие бы ни издавал «охи» и «ахи», ничто из сказанного мне командой ни на дюйм не приближало меня к извинению, которое можно было бы осуществить на практике. Возможно, в этой мелочи с орехами и мисочкой есть что- то важное.
Я сказал:
– Знаю, что он делает.
Джо посмотрел на экран.
– Он выбирает орехи. Он наклоняет мисочку и выбирает орехи.
Я покачал головой.
– Нет, все гораздо конкретнее. Он не просто выбирает орехи. Он выбирает определенные орехи, специфические орехи. Он выбирает орехи макадамия, и можно ли его за это винить? Я тоже на них падок. Макадамия – вкуснейшая штука. Ты не мог бы, ну, знаешь… запустить запись сначала? Вот видите? Раз орех, два, три. Сплошь макадамия. Этот человек любит поесть, – победно заключил я. – Вот что дает ему радость жизни…
Рухнув в кресло, я повернулся к Дженни, но по ее лицу уже увидел, что она все поняла.
– Жареная курица, картофельный салат, гамбоу… – сказала она.
– …ореховый пироге макадамиями…
Она склонила голову набок.
– А такое бывает?
– Дженни, какая разница? Если можно сделать начинку из пеканов, то и из макадамий тоже. Мы разыщем ему рецепт. Или сами придумаем.
– Меню для афроамериканской души. Нечто традиционное.
– Вот именно.
– Нам понадобятся поваренные книги.
– И немало.
– И большой дом с огромной кухней, где бы потренироваться. Марк, это будет триумф.
– Я извинюсь перед ним за чудовищные преступления рабства за таким ленчем, которого он в жизни не ел.
– Я всегда знала, что ты самый подходящий, – сказала Дженни. – С самого начала знала.
Она сжала мою руку. Остальные вокруг, даже Уилл Мастерс, с жаром кивали. Они разразились аплодисментами, и я почувствовал, как меня заливает теплая волна предвкушения: остается всего несколько дней до гигантского выплеска эмоций, всепоглощающего чувства освобождения. До искреннего извинения.
Глава девятнадцатая
Я многое любил в Линн Макпартленд, но ее стряпня к этому не относилась. Не отягощенная ни благоприобретенным мастерством, ни врожденным вкусом, она готовила паршиво. В первые месяцы нашей совместной жизни это было ужасной проблемой, поскольку она отказывалась признавать свои недостатки.
– Благодарю покорно, как-то я на собственной стряпне до стольких лет дожила, – сказала она однажды вечером, когда я предложил небольшой конструктивный совет. – Думаю, я и сейчас без тебя обойдусь.
Я же сомневался. То, как небрежно она рубила на деревянной доске для сыра куски кровоточащего мяса, много раз грозило нам отравлением, и даже те блюда, которые выходили так, как им, на ее взгляд,
