нескольких футах от меня, с пулей в голове. Но вскоре повторилось нечто похожее. Снизу приехал старый кафр, который плакал и искал тело своего хозяина. Я советовал ему быть поосторожнее, поскольку он вышел из-за укрытия, чтобы поискать среди убитых, лежащих на открытом месте, но он не послушал и вскоре тоже получил пулю в голову.
Час шел за часом, мы продолжали держаться, стреляя каждый раз, когда из-за камней показывался шлем, и в ответ солдаты стреляли по нам. Мы хотели есть, мучились от жажды и устали; вокруг нас были мертвецы, покрытые роями мух, привлеченных запахом крови. Мы не знали о том, что англичане также несли тяжелые потери, и полагали, что им приходится намного легче, поэтому наше уныние росло по мере того, как удлинялись тени.
Наши люди группами уходили с позиции, открыто бросая вызов Рэду Дэниелу, который был бессилен перед лицом этого группового дезертирства, и когда наконец солнце село, я не думаю, что было нас осталось больше чем шестьдесят человек.
Стемнело очень быстро, стрельба прекратилась и наступила тишина, нарушаемая только редкими выстрелами и стонами раненых. Еще долгое время я оставался на месте, всматриваясь в темноту, враги были так близко от нас, что я мог слышать стоны их раненых и доносившиеся из-за бруствера голоса.
Мои нервы начали сдавать, и скоро мне стало казаться, что я вижу идущие на меня фигуры со штыками. Когда я попробовал найти тех, кто днем был рядом со мной, оказалось, что они ушли.» Почти в панике я оставил свое место и поспешил по краю скал в поисках компании, и к моей огромной радости, услышал грубое 'Wer da?' Это был коммандант Опперман, который до сих пор оставался на своем месте приблизительно с двумя дюжинами людей. Он сказал мне оставаться около него, и мы оставались здесь до десяти часов, слушая возню и разговоры врага.
Наконец Опперман решил отступить, и мы спустились с холма тем же путем, по которому он поднялся наверх почти за шестнадцать часов до этого. По пути мы постоянно натыкались на трупы. Когда мы спустились, оказалось, что большей части лошадей нет, их забрали те, кому они принадлежали, но наши лошади и принадлежавшие убитым и раненым оставались там же, где мы их оставили на рассвете, без пищи и воды.
Первое необходимое действие состояло в том, чтобы утолить нашу неистовую жажду и напоить лошадей из ближайшего ручья. Потом мы обсудили, что делать дальше. В течение дня большинство раненых было эвакуировано, но оставалось еще несколько в тяжелом состоянии, которых не на чем было вывезти. Они были собраны вместе, и за ними присматривал старик, который при тусклом свете пытался облегчить их страдания. Никакой информации мы получить не могли и не понимали, что делать дальше, не ведая о том, что англичане в этот самый момент уже отступают, спускаясь по своей стороне Спионоскопа. Мы же полагали, что утром увидим отряды англичан, спешащих к Ледисмиту, и буров, покидающих Тугелу.
В то время как мы говорили, г. Зидерберг вышел из темноты. Я терял его из виду в течение почти всего дня, но он все это время был на холме и спустился незадолго до нас. Он не видел никого из отряда Айзека Малерба и остальной части преторийцев, и понятия не имел, что случилось с ними. Еще несколько отставших присоединилось к нам, и мы согласились вести наших лошадей к лагерю каролинцев, который, насколько мы знали, находился недалеко. Мы, осмотрели седельные сумки бесхозных лошадей в поисках еды, а потом двинулись в путь. Достигнув лагеря каролинцев, мы застали из в состоянии полного хаоса. Фургоны грузились и все готовились уходить. Они весь день сражались и приняли на себя главный удар врага, но теперь, когда все кончилось, в лагере началась паника. К счастью, когда первые фургоны тронулись с места и всадники были готовы последовать за ними, раздался топот копыт и в середину лагеря влетел всадник, который стал кричать, чтобы все остановились. Я не мог видеть его лица в темноте, но услышал, что это был Луис Бота, новый коммандант-генерал, назначенный вместо Пита Жубера, который был серьезно болен. Он обратился к мужчинам с седла, говоря им о позоре, который покрыл бы их, если бы они покинули свои посты в этот час опасности; и столь красноречивым был его призыв, что через несколько минут мужчины ушли в темноту, чтобы повторно занять свои позиции по обеим сторонам Спионоскопа. Я полагаю, что он провел остальную часть ночи, разъезжая от коммандо к коммандо, уговаривая и угрожая, пока не убедил всех возвратиться на позиции, предотвратив таким образом большое бедствие.
Что касается Командира Оппермана и нашей партии, теперь, когда бюргеры Каролины возвращались, мы привели наших лошадей обратно к подножию Спионоскопа и стали ждать там.
Мы проснулись, когда выпала роса, и, пока небо светлело, нетерпеливо смотрели на тусклый контур возвышавшегося над нами холма, на котором не было видно признаков жизни.
Постепенно рассвело, и все еще не было никакого движения. Тогда к нашему чрезвычайному удивлению, мы увидели двух мужчин на вершине, торжествующе машущих шляпами и стрелявших в воздух из винтовок. Они были бурами, и их присутствие там было доказательством, что, почти невероятно, поражение обернулось победой — англичане ушли, и холм был все еще нашим.
Оставив лошадей, мы стали подниматься по склону мимо убитых, пока не достигли вчерашнего кровавого выступа. Отсюда мы поспешили к английским брустверам, и нашли их брошенными. На нашей стороне линии борьбы было много жертв, но более ужасное зрелище предстало нашим глазам позади английских окопов.
В мелких траншеях, где сражались солдаты, они лежали мертвыми один на другом, а в некоторых местах — в три слоя.
Бурская артиллерия произвела особенно ужасные опустошения, и некоторые тела были страшно искалечены. Всего здесь лежало не менее шестисот убитых, и немного нашлось бы полей сражений, где такое количество убитых помещалось бы на столь малом пространстве.
Вскоре после того, как я достиг вершины, Айзек Малерб и остальные преторийцы подошли туда. Они провели ночь где-то ниже холма, и как и мы, они поняли, что англичане ушли. Айзек выглядел мрачным и усталым, опечаленным смертью брата и других наших компаньонов, но был полон гордости за всех нас, потому что с того места, где мы стояли, можно было видеть Тугелу, и мы в полной мере могли оценить значение нашей победы.
Длинные колонны войск и обозов возвращались на южный берег, и всюду британцы отступали с позиций, которые были ими захвачены ранее на этой стороне реки, а облака пыли, поднимавшиеся над дорогой к Колензо, говорили о том, что и вторая решительная попытка генерала Буллера прорвать оборону Тугелы закончилась неудачей. Следующий час или два мы провели, помогая докторам английского Красного Креста унести раненых и похоронить убитых. К этому времени здесь были уже сотни бюргеров, которые днем раньше отступили и находились в соседних холмах и оврагах, ожидая дальнейшего развития событий.
К полудню Айзек Малерб приказал нам собрать убитых преторийцев. Мы в одеялах снесли их вниз и погрузили в фургон, который должен был отвезти их к Ледисмиту, откуда их должны были отправить в Преторию для похорон. Мы двигались позади фургона, который вез все, что осталось от наших друзей, ведя за собой лошадей с пустыми седлами.
Я вернулся к опустевшей палатке, поскольку в течение нескольких недель четыре моих хороших друга погибли, а наш пятый сосед, де Вос, лежал опасно раненый в каком-то лагере под Спионоскопом. Остались только мы с братом, но его послали в Преторию сопровождать пленных, таким образом я был совершенно один, за исключением нашего преданного старого слуги, который единственный мог ободрить меня.
X. Дела становятся хуже
Некоторое время после нашего успеха при Спионоскопе мы пребывали в радостном настроении, потому что были уверены в том, что теперь англичане точно пойдут на мирные переговоры. Но время шло, и ничего не менялось.
Действительно, мы слышали о том, что генерал Буллер вернулся в Колензо, чтобы собрать еще большую армию и снова атаковать нас, но мы были уверены, что защитники Тугелы будут держаться не видели никаких признаков тех бедствий, которые должны были скоро настигнуть нас. Сделав свое дело, мой брат Жубер возвратился из Претории. Он сказал, что их, пришедших прямо с поля боя, встречали как героев и они спешились, чтобы пожать руку президенту Крюгеру — высшая награда, которой они могли быть
