перцы, пакет с замороженными копчеными угрями, свежий картофель, виноград и бутылку темного, почти черного вина. Венчали эту гору деликатесов три связки красных перчиков, похожие на миниатюрные букетики экзотических цветов.
Скакки повернулся к Перони, по лицу которого блуждала счастливая улыбка.
– Надо подсушить, и тогда они продержатся всю зиму. Положите в масло. Хотя вы, по-моему, и сами знаете.
– Так вы и вино делаете?
– Живу на всем своем. В таком месте чему только не научишься.
– Наверное. И что же, у вас и выходных не бывает?
Скакки пожал плечами:
– А у вас они бывают?
На этом можно было бы и заканчивать. Что толку донимать человека пустыми расспросами, заранее зная, какими будут ответы? Но Фальконе никогда не отказывался от шанса, каким бы незначительным тот ни казался. И если здесь, вдали от Рима, инспектор вдруг решил отступить от собственных привычек, обязанность друзей и коллег заключалась в том, чтобы напомнить ему о собственных правилах.
– Как по-вашему, что случилось с Лаурой Конти и Дэниэлом Форстером? – спросил Коста, вглядываясь с надеждой в бледное лицо Скакки. Надежда не оправдалась – никаких эмоций на нем не отразилось. А вот сидевший рядом Лео Фальконе негромко, но с чувством выругался.
Фермер задумался.
– А почему вы меня спрашиваете? Откуда мне знать? Живу в лагуне, в чужие дела не лезу…
– Но ведь убитый антиквар был вашим двоюродным братом. Вы наверняка их знали.
Словно почувствовав перемену в тоне разговора, пес улегся на сухой песок и спрятал морду в лапах.
– Вот как?
– Хотите сказать, что это не они его убили? – не отступал Коста.
– Ник… – Фальконе многозначительно постучал по часам.
– Я только хочу сказать, что мы здесь понятия не имеем, что у них там, – Скакки кивнул в сторону Венеции, – творится. И уж я по крайней мере больше вашего никак не знаю.
Такой ответ Косту не устраивал, но все-таки он нисколько не жалел, что задал вопрос, пусть даже и вопреки желанию Фальконе, все заметнее проявлявшему свое нетерпение.
Скакки между тем задумчиво кивнул и, попросив подождать немного, направился к дому, невысокому сооружению из деревянных и железных частей, наполовину скрытому грядой высоких подсолнухов, бодро кивавших желтыми головами в такт легкому бризу.
– В следующий раз, – строго заметил Фальконе, – дважды повторять не буду.
– Понял, – ответил Коста. От ледяного тона инспектора по спине у него прошел холодок.
Скакки вернулся с пожелтевшим конвертом и, подойдя ближе, бросил на стол четыре почтовые открытки. Все они легли картинками вверх. Обычные, рассчитанные на туристов виды. Кейптаун. Бангкок. Сидней. Буэнос-Айрес. Последняя, из Аргентины, пришла, судя по штемпелю, три месяца назад. Другие приходили в течение года с промежутком примерно в четыре месяца.
Коста перевернул карточки. Внизу каждой стояло одно и то же имя, написанное аккуратными печатными буквами, словно их выводил ребенок.
– Я так понимаю, парень дает знать, что они еще живы, – сказал Скакки.
– Но ведь здесь только имя.
– Точно. А чего вы от меня хотите? Я понятия не имею, зачем он их мне посылает. Я их обоих почти и не знал. Может, это что-то вроде страховки. На случай если кто начнет расспрашивать. А может… – Он вздохнул. – Нет, не знаю. Да и знать не хочу.
– Я могу их взять? – спросил Коста.
– Берите, раз так надо.
Коста уже собирался положить открытки в карман, когда его остановил Фальконе.
– Не нужно, – твердо сказал он. – Мы занимаемся другим расследованием. Спасибо, что уделили столько времени. Нам пора.
Они остались на берегу, две неподвижные темные фигуры, человек и собака. Остались дома, в одиночестве посреди пустынного зеленого пейзажа.
Некоторое время полицейские сидели молча. Потом Фальконе взглянул на Косту.
– Не хочу повторять, но я не собираюсь отвлекаться на сбор карточек, подписанных людьми, которые сбежали отсюда несколько лет назад. И даже если их разыскивают за какие-то преступления, пусть поисками занимаются другие.
– Слышу.
Прозвучавшая в ответе резкая нотка не осталась незамеченной. Инспектор кольнул его взглядом.
– Но?…
– Но они не подписаны. Карточки. Буквы печатные.
Фальконе ошибался, и Ник решил, что пришло время указать ему на эту ошибку.
– Дэниэл Форстер учился в Оксфорде. И считался, судя по всему, хорошим студентом. И что же? Парень провел всех – полицию, Мэсситера, журналистов – и при этом не может написать собственное имя?
Глава 4
Эмили Дикон стояла на мостике под вытянутой рукой железного ангела, напряженно прислушиваясь к напоминающим стоны и вздохи звукам, нервничая и уже коря себя за поспешно принятое решение. Вообще-то подобное состояние было для нее не характерно. Уйдя с государственной службы восемь месяцев назад, она твердо запретила себе поддаваться каким-либо сомнениям. Переезд в Европу представлялся очевидным решением части проблем. Больше всего на свете Эмили хотелось изучать архитектуру, прежде всего итальянскую. Колледж в Риме принял ее едва ли не с распростертыми объятиями. К тому же в Риме был Ник. Милый, добрый, застенчивый Ник. Человек, желавший ей счастья и готовый дать все, что она только пожелает. Кроме, как казалось теперь Эмили, себя самого. Что-то удерживало его, какой-то невидимый барьер, преодолеть который никак не удавалось. Раньше быть вместе их вынуждала работа. После того как эта связь исчезла – а иначе не могло и быть, – ее место заняла пустота. Большую часть времени Ник проводил в Венеции, откуда не всегда вырывался даже на выходные. Эмили перебралась в его шикарный загородный дом в пригороде Рима и почти сразу же ощутила одиночество. Редкие разговоры по телефону не заменяли настоящего человеческого общения. Предпринятый ради выстраивания отношений решительный шаг результатов не дал. Теперь им предстояло отступить, вернуться к тому, что когда-то свело их вместе, и уже заново вдвоем искать другой путь вперед, в будущее. Прочитав досье на Мэсситера, Эмили поняла, что может стать катализатором этого процесса. Тот самый элемент, который и соединил их когда-то, в начале. Работа.
И вот теперь, остановившись в нерешительности на мосту, соединяющем Мурано с Изола дельи Арканджели, Эмили с удивлением обнаружила, что испытывает удовольствие от возвращения в старую игру. Архитектура – это прекрасно; учеба стимулировала интеллект, непознанное бросало вызов и манило, как манит альпиниста непокоренная вершина. Но с другой стороны, она четыре года постигала премудрости другой профессии, готовясь стать агентом ФБР, а отказаться от приобретенного опыта, от того, что составляло суть твоей жизни, не так-то просто. Сейчас Эмили хотела быть в команде Лео Фальконе. Хотела снова испытать то ни с чем не сравнимое возбуждение, которое никогда не посещает мастерскую архитектора.
К черным железным воротам, защищавшим остров от посторонних, подошел Хьюго Мэсситер. Его сопровождал пожилой мужчина с наполовину парализованным лицом. Не говоря ни слова, он отомкнул тяжелый замок, пропустил гостью и, снова повернув ключ, направился не к окруженному строительными лесами выставочному залу, а к литейной на другом конце островка.
– Мистер Мэсситер, – неуверенно начала Эмили, – прежде всего прошу извинить, что оторвала вас отдел. Я полагала, что у вас есть секретарь или…
– Никакого секретаря нет, – со вздохом перебил ее Мэсситер. – Только я да каменщики. К тому же я не люблю окружать себя лишними людьми. Доверием у семьи мы, как видите, не пользуемся, хотя я и вношу
