того похожа на женщину! Зонтик – она, говорю тебе!”) Повернувшись, он раскрывает объятия, и Саффи бросается ему на шею.
– Я могу остаться поздно! – шепчет она. – Эмиль уехал в Бургундию с Рафаэлем.
А в поезде Париж – Лион – Марсель начинается допрос. Эмиль не вздрогнул, когда отец произнес имя Андраша, только несколько раз моргнул. Но Рафаэль все замечает, и ему этого достаточно: теперь он знает, дальнейшее запирательство бесполезно. Сын попался, отец засыпает его вопросами, ему никуда не деться. Эмилю страшно. Кто этот человек? Он не знает его, не узнает. Он уже взвизгивает от испуга. Вне себя Рафаэль отвешивает сыну две тяжелые затрещины, по правому уху и по левому, – звонкие, оглушительные.
Они смотрят друг на друга – отец и сын. До этого дня они никогда не смотрели друг на друга как следует. Это продолжается секунды две-три – и Рафаэль не выдерживает. Разрыдавшись, он прижимает Эмиля к себе, умоляет простить его. Слабость отца пугает мальчика еще больше, чем его сила. Вырвавшись из мокрых, содрогающихся объятий, он произносит роковые слова:
– Пусти… Ты все равно никогда не обращал на нас внимания. Это он мой настоящий отец.
Все тело Рафаэля извивается и корчится от боли.
Тело Саффи извивается и корчится в наслаждении. Она плачет, как в первый раз, обхватив ногами мускулистую спину Андраша. Сегодня можно кричать, не надо сдерживаться из-за Эмиля, и это приводит ее в исступление. Она отпускает вожжи. Уносится далеко-далеко.
Рафаэль сломанной куклой обмяк на вагонном сиденье. Снова они с сыном молчат. Ему вспоминается жуткое молчание Саффи во время ее беременности… Как она переменилась с тех пор! И каким глупцом он был, полагая, что это благодаря ему, благодаря материнству…
Проходят часы, серые, безликие. Убаюканный покачиванием вагона и мерным стуком колес, Рафаэль проваливается в дремоту, освободившись ненадолго от ада, терзающего его душу. Ручонка Эмиля, дотронувшись до его руки, будит его – и кошмар возвращается.
– Я есть хочу, – робко бормочет Эмиль. – Уже пять часов, а я не полдничал.
Рафаэль трясет головой, просыпаясь. Лихорадочно потирает макушку. Цедит сквозь зубы:
– Действительно… Полдник. Я и забыл. Пойдем в вагон-ресторан, там наверняка есть горячий шоколад.
Андраш приносит Саффи в постель душистого чаю с ромом. Закуривает “Голуаз” и сквозь клубы дыма любуется скупыми и непринужденными движениями обнаженного тела любовницы.
– Я люблю тебя, Саффи.
Она поднимает взгляд, их глаза встречаются.
– Я люблю тебя, Андраш.
Эмиль идет впереди, и Рафаэль через его плечо открывает раздвижные двери. Между вагонами он дает сыну руку, помогая пройти по скрипучей площадке из металлических ромбов, которые сдвигаются то туда, то сюда. Он видит, что тряска, шум и ветер пугают Эмиля, – и вспоминает, как сам ребенком точно так же боялся. Вагон за вагоном – шестой, седьмой, восьмой – они идут, покачиваясь в такт движению поезда, попеременно из тепла в холод, из тишины в грохот. Усилие, необходимое чтобы открыть тяжелую металлическую дверь, дается Рафаэлю с каждым разом все трудней. Бессонная ночь вымотала его, а от короткого сна в вагоне голова только отяжелела; теперь в его воспаленном мозгу всплывает самый жгучий вопрос, который он хотел задать Эмилю:
– С каких пор это продолжается? – тихо спрашивает он, когда они идут по коридору девятого вагона.
Но Эмиль, наученный опытом давешних затрещин, твердо решил: он не скажет больше ни слова. Если бы только мама могла прийти ему на помощь!
До Рафаэля вдруг доходит, что они, видимо, идут не в ту сторону, что вагон-ресторан был, наверно, рядом с тем, откуда они ушли, и что теперь придется проделать весь путь в обратном направлении, опять открывать и закрывать двери, держать ручонку Эмиля между вагонами… Нет, это выше его сил. Не желая признаться сыну, что ошибся, он решительно шагает дальше, в хвост поезда, и твердит, повторяет, выходя из себя, одно и то же:
– Сколько времени? Когда ты увидел Андраша в первый раз?
Точно в кошмарном сне, упрямый поезд и упрямый сын сливаются для него в одно; он чувствует, что ни вагона-ресторана, ни ответа на вопрос ему не видать как своих ушей… Вот и последний вагон, багажный, – и в конце его дверь открыта прямо на пути. Нервы Рафаэля сдают, все, что задумал, сорвалось… он поворачивается к Эмилю:
– Ты мне скажешь!
Ему приходится истошно орать, чтобы перекричать шум, врывающийся в открытую дверь, и это внешнее проявление ярости дает в нем выход ярости истинной. Он хватает мальчика под мышки и, высунув его ноги в дверной проем, держит на весу над стремительно убегающей под колеса землей.
– Папа! Папа!
–
Ярость захлестывает его, усиленная грохотом поезда, который мчится на полной скорости, и этим тоннам громыхающего и скрежещущего металла словно передался разброд его мыслей.
– Ты признаешь, что это я, а не тот, другой?
– Да! – визжит в ужасе Эмиль.
– И сколько времени это продолжается? – рявкает Рафаэль, тряся его как грушу.
Задохнувшись от страха и неистового ветра, Эмиль не может ответить. Он сучит ногами в пустоте, ища опору.
В следующую секунду его уже нет.
Андраш поставил пластинку Роланда Керка, на этой пластинке гениальный слепец играет одновременно на рожке и носовой флейте. Пока Саффи одевается, он идет на улицу Эскуф за тунисскими сладостями, покупает “рожки газели”, пахлаву… И то съедобнее, считает Андраш, чем Apfelstrudel и всякие там Mohnkuchen, которые едят в Центральной Европе.
Они впервые “ужинают” вместе, вдвоем. Потом, оба липкие от меда, облизывают друг другу пальцы и хохочут как дети. Снова любят друг друга, прямо на полу, в пыли, среди окурков и прочего мусора, даже не раздевшись, и голова Саффи бьется о ножки стула, и от каждого толчка Андраша в ней спазмы сотрясают ее тело и хрипы вырываются из груди.
Рафаэль дергает стоп-кран, чтобы остановить поезд.
Стоя перед маленьким зеркальцем над раковиной, Саффи приводит в порядок прическу. Надевает сапожки и пальто, берет под мышку зонтик, выходит во двор, всем телом прижимаясь к Андрашу. Они целуются в последний раз посреди улицы, и холодные капли дождя смешиваются с теплой слюной. Потом – на часах только половина девятого – она удаляется, раскрывает зонтик и идет с широко раскрытыми глазами по городу. Проходит мимо универмага “Самаритэн”, роскошно украшенного к Рождеству. Направляется к Сене, счастливая тем, что она одна, что она сильна и что ей принадлежит прекраснейший в мире город.
Это уже случилось, но она не знает. Эмиль уже мертв, его тело раздавлено, косточки перемолоты колесами поезда, это свершившийся факт – но он еще не вошел в сознание его матери, в ее мозг, полный любовью и музыкой.
Неужели обязательно ей узнать? Пока этот факт почти никому не известен, так что, можно сказать, не вполне реален. Кроме Рафаэля знают только начальник поезда, два контролера да горстка пассажиров, раздосадованных остановкой не по расписанию. Нельзя ли нам оставить все как есть? Нельзя ли остановить время и оборвать на этом нашу историю? Стоит ли продолжать, длить цепь новых фактов, вечно новых фактов, сколько можно?
Уже в курсе полиция. Уже звонит телефон в квартире на третьем этаже дома на улице Сены. Но некому снять трубку. Одна на мосту Искусств, Саффи танцует под дождем.
Кончится тем, что Гортензия Трала-Лепаж дозвонится до консьержки,
