славится тем, что имеет лучшего инструктора на Западе Мира. Конечно, для разных стилей боя разные методы. В Алкетче, например, они тренируют свою знаменитую кавалерию, приковав раба за запястье к железному столбу в центре зала, дают ему меч в свободную руку, и кавалеристы отрабатывают на нем в конном строю сабельную атаку.
– Откуда же они берут столько людей? – полюбопытствовал Руди. – Кто-то советовал мне никогда не посещать Алкетч.
Джил скользнула взглядом со старого следа кандалов по запястью колдуна на его спокойное лицо и сказала:
– Кто-то однажды говорил мне, что вы были рабом в Алкетче.
– Да? – глаза Ингольда блеснули. – Да, я был рабом и вообще много чем занимался в течение своей долгой, но никчемной жизни. Руди, если ты можешь уделить мне минутку, я бы хотел поговорить с тобой наедине.
Он поднялся и пошел через освещенный оранжевым светом лагерь, Руди последовал за ним. Они прошли мимо стоящих вдалеке повозок Алвира, Руди разглядел мрачные знамена Дома Дейра и понял, что Минальда со своим сыном находится здесь же.
Он едва перекинулся словом с Альдой в течение дня. Она отворачивалась, молчаливая и застенчивая, как бы отстраняясь от разрушительной близости последней ночи. Руди был в замешательстве, но не больше – она отдалась ему в страсти, которая последовала за напряжением и ужасом, такие вещи могли совсем по-другому выглядеть с наступлением утра. Это было, возможно, горе от смерти Медды, хотя Альда не могла не знать после того, как стражники привели несчастную спотыкающуюся зомби, которая была ее преданнейшим другом в лагере, что не было никакой возможности взять ее с караваном. Это мог быть стыд, и если не за близость, так за невольную измену Королю. Руди уже задумывался над этим. Альда редко говорила об Элдоре и заметно краснела при упоминании его имени. Кроме того, это мог быть стыд просто за то, что она переспала с простолюдином, – хотя, судя по историческим свидетельствам, походя упомянутым Джил, это не совсем волновало женщин королевской крови – или, скорее всего, страх и своего рода отвращение от того, что она спала с колдуном. Альда была послушной и преданной дочерью Церкви. Руди помнил ее полный благоговения и ужаса взгляд через новый блеск огня.
Но какой бы ни была причина, он не чувствовал в Альде никакой злости по отношению к себе, только страшное смущение. И он знал, оглядываясь на квадратный серый силуэт повозки на фоне чернеющего неба, что должен ждать своего часа. Хотя ему не терпелось снова быть с ней, он понимал, что поспешный натиск может быть роковым. Он знал Альду и знал, что под ее обманчивой мягкостью кроется железная воля. При всей ее тихой робости, она не была женщиной, которую можно против воли затащить в постель...
Он заставил себя отвести глаза.
– Сейчас, – Ингольд остановился на поросшей травой поляне между лагерем и сторожевой линией, где уже разводили костры. Здесь они были одни, и лагерь и костры пропадали в расплывчатых вечерних сумерках. Ветер нес холодный запах дождя, шелестя по траве и светлым пятнам каменистой земли под ногами. – Ты сказал, что вызвал огонь прошлой ночью. Покажи, как ты это сделал.
Руди собрал несколько веток, оброненных теми, кто разводил костры, и нашел участок сухой земли. Он взял немного высохшей коры, чтобы сделать трут, и сел, скрестив ноги, перед кучей дров, завернувшись в плащ. Руди расслабился, отгородившись от запахов лагеря, дыма и сырой травы, мычания скота. Он видел лишь ветки и кору и то, как они загорятся.
«Больше дыма, чем от вчерашних листьев, – думал он, – маленькое пятно, вроде тех, что делают увеличительным стеклом от солнца... не такой запах, как от листьев...»
Огонь появился намного раньше, чем в прошлый раз.
Руди послал Ингольду взгляд, в котором был намек на триумф, смешанный с беспокойством. Колдун с минуту бесстрастно смотрел на пламя, потом без движения погасил его. Он достал откуда-то огарок свечи и поднял его в нескольких футах от глаз Руди.
– Зажги свечу.
Руди зажег.
Ингольд задумчиво задул ее и с минуту молча рассматривал беловатую струйку дыма. Потом отставил свечу в сторону. Из мешочка на поясе он извлек веревку со свисающим кусочком свинца на ней, похожим на рыболовное грузило. Он держал веревку перед Руди и остановил колебания подвешенного груза свободной рукой.
– Заставь его двигаться.
Это было похоже на то, как зажечь огонь, только по-другому, и Руди с легкостью выполнил его просьбу.
– Гм, – Ингольд забрал свинцовый груз и молча спрятал его.
Слабое дуновение вечернего ветра шевелило траву рядом с ними. Руди нервничал, в душе смущенный тем, что он сделал.
– Что это? – нервозно спросил он. – Я имею в виду – как я могу это делать?
Колдун одернул рукава.
– Ты знаешь это, – сказал он, – лучше, чем я, – их глаза встретились. Между ними, как искра, проскочило понимание чего-то, известного лишь тем, кто сам чувствовал, что это такое. Для этого даже не было слов в языке тех, кто не знал. – Вопрос – это ответ, Руди. Вопрос – это всегда ответ. Но что до твоей силы, то я скажу, что ты был рожден с ней, как все мы.
Мы, подумал Руди, мы.
Он заикался, зная, что Ингольд прав, его сознание боролось с сетями невозможного.
– Но... я хочу сказать... я никогда не мог этого делать раньше.
– В своем мире не мог, – сказал Ингольд. – Или, может, и мог – ты когда-нибудь пытался?
Руди молча беспомощно покачал головой. Это никогда не приходило ему в голову после того, как прошло детство. Но незванные впечатления вторглись в его память, впечатления от снов, которые были у него в далеком детстве еще до школы. Вещи, в которых Руди не был уверен, делал ли он их наяву или только во сне. Память о некоей потребности в его душе ударила, как стрела, потребности более глубокой, чем любовь к Альде; бессловесное томление, так глубоко похороненное в нем, что он никогда не чувствовал его утраты в течение всей своей бесцельной жизни. Потребность в чем-то, что у него отобрали, когда он был слишком юн, чтобы отвоевать обратно. И, как ребенок, он почувствовал, что слезы душат его.
– Никогда? – прошептал Ингольд, его глаза были, как у дракона, которые держат и отражают, зеркало, которое поглощает душу. В нем Руди видел свою собственную память об искре, выпрыгивающей из сухих листьев, темный испуганный взгляд глубоких голубых глаз. Он видел рассыпающиеся картинки из детских снов и чувствовал глубокое горе, которое ощутил, когда в первый раз понял, что это невозможно. Голос Ингольда держал его, как бархатная цепь. – У тебя талант, Руди. Но даже твоя малая сила опасна. Ты это понимаешь?
Руди кивнул, едва в силах дышать.
– Сила будет увеличиваться, если я узнаю, как использовать ее правильно?
Старик слабо кивнул, небесно-голубые глаза были далеки и спокойны, как вода.
– Вы научите меня?
Теперь голос был очень мягким:
– Почему ты хочешь учиться, Руди?
Он в первый раз по-настоящему почувствовал все пугающее могущество старика. Голубой взгляд, как копьем, пронзил его мозг так, что он не мог ни отвечать, ни укрыться от него. Он видел собственные мысли, обнаженные перед этим взирающим могуществом, беспорядочную кашу полуоформленных стремлений и эгоистичную, несоразмерную снисходительность к своим страстным эмоциям, мелочность, леность, чувственность, тысячи грязных тупых заблуждений в прошлом и настоящем, сумрачные тени, которые он задвинул в глубину души, исследуемые пронзающим лучом.
– Я не знаю, – прошептал он.
– Это не ответ.
Руди отчаянно пытался думать, выразить больше для себя, чем для старика эту ужасную потребность. Это, внезапно понял он, было то, что Гнифт давал твоей отваге, твоему духу, твоему телу, заставляя тебя
