понять свою собственную правду прежде, чем ты сможешь ее выразить перед другим. Тогда он понял, почему Джил тренировалась со стражниками, понял узы доверия и понимания, лежащие между Ингольдом и Янусом. И он знал, что должен ответить правильно, иначе Ингольд никогда не согласится быть его учителем.
«Но правильного ответа нет! – кричала другая половина его сознания. – Это ничто, это не больше чем успокоение. Только осознание того, что это правильно, и я должен делать это. Только то, что я не был удивлен, когда смог вызвать огонь. Но это звучит по-разному для всех, для всего».
И внезапно Руди узнал, понял, словно что-то перевернулось внутри него, и сфокусировалась правда его собственной души.
«Скажи правду, – говорил он себе, – даже если это глупость – это правда».
Он прошептал:
– Если я не научусь этому – не будет никакой опоры. Это опора всего.
Слова много значили для него, хотя, возможно, были абракадаброй для колдуна. Он чувствовал, будто другой человек говорил через него, вытягивая ответ из его расслабленного сознания гипнотической силой бездонного взгляда.
– Что за опора? – давил на него Ингольд, спокойный и неумолимый, как смерть.
– Знание – не знание
– А-а.
Освобождение от этой давящей силы было подобно пробуждению, но пробуждению в ином мире. Руди обнаружил, что весь взмок, словно от физического шока или от напряжения. Он удивился, как мог просто подумать о безобидности Ингольда, как он вообще мог не быть боящимся, преклоняющимся, любящим старца.
Выражение сдержанного удовольствия быстро скользнуло по лицу старика, и с медленным просветлением Руди начал осознавать всю безбрежность магии Ингольда, видя ее отражение в собственных возможностях.
– Ты понимаешь, что это есть, – сказал колдун немного погодя. – Понимаешь ли ты, что это значит?
Руди покачал, головой.
– Только то, что я буду делать то, что должен. Я должен делать так, Ингольд.
На это Ингольд улыбнулся про себя, словно вспоминая другого очень серьезного и совсем юного мага.
– А это значит делать то, что я буду тебе говорить, – сказал он. – Без вопросов, без споров, к лучшему для твоих возможностей. И только ты знаешь, что есть лучшее. Тебе придется запомнить очень много кажущихся бессмысленными, глупых вещей, имен, загадок и стихов.
– У меня скверная память, – признался Руди со смущенным видом.
– Тогда я советую тебе улучшить ее, и побыстрей, – глаза снова стали холодными, далекими, и в режущем требовательном тоне Ингольда Руди еще раз почувствовал проблеск этой жгучей силы. – Я не воспитатель, у меня своя работа. Если ты хочешь учиться, Руди, ты должен учиться так, как требую я. Это ясно?
На долю секунды Руди подумал, что будет, если он скажет: «А если я не смогу?».
Но если вопрос – это ответ, ответ, конечно, будет: «Тогда ты не сможешь».
Это был исключительно его выбор. И хотя Ингольд будет таким же дружелюбным, как и раньше, он никогда больше не коснется этой темы.
Руди увидел свое будущее, внезапно прояснившееся, и то, что будет означать это обязательство: перемену, непривычную, всеобъемлющую, безвозвратную и пугающую, во всем, чем он был, все, что он сделает или кем станет. Выбор был навязан, он должен был принять решение, от которого никогда не сможет отказаться и которое никогда больше ему не представится принять снова.
«Почему такие вещи вечно происходят со мной?»
Вопрос был ответом: «Потому что ты этого хочешь».
Он с трудом сглотнул и почувствовал, что горло у него болит от напряжения.
– О'кей, – слабо сказал он. – Я буду делать это. В смысле, я сделаю все, что смогу.
Вокруг сгустилась ночь. Ингольд согнул руки, тусклая тень в плаще на фоне далекого блеска огней в лагере. От земли поднималась полупрозрачная дымка, звуки и запахи лагеря померкли за ними; у Руди было чувство уединенности в сыром холодном мире небытия, словно он часами стоял тут на коленях во влажной траве, борясь с каким-то ужасным ангелом.
И он победил. Его душа почувствовала легкость и пустоту без триумфа или беспокойства, так, словно он мог парить по ветру.
Ингольд улыбнулся и стал всего лишь маленьким человеком в обносках, в грязной и порыжевшей коричневой мантии.
– Вот, – сказал он дружелюбно, – это то, что я ожидаю от тебя все это время. Даже когда тебе все это надоест, ты устанешь и будешь голоден, когда ты испугаешься того, что я велю тебе делать, когда ты будешь думать, что это опасно или невозможно, когда ты будешь зол на меня за вмешательство в твою личную жизнь. Ты всегда будешь делать все, что можешь, ибо только ты понимаешь, что это такое. Да поможет тебе Бог! – Он встал, отряхивая сырую траву и ветки со своей грубой мантии. – А теперь возвращайся в лагерь, – сказал он. – Ты еще должен отстоять свою сторожевую смену.
Холодный ветер пронизывал предгорья, завывая в ущельях, окружавших лагерь беглецов, вытянувшийся вдоль дороги, маленький костер Руди и запускал холодные пальцы через плащ, тунику и тело, пронизывая до костей. Начали падать первые тяжелые, рыхлые хлопья снега.
Альда не пришла.
Руди знал, почему, и жалел. То, что случилось прошлой ночью, все изменило между ними. Это было безвозвратно; если она не была его любовницей, она больше не могла быть и его другом. И, как хорошая дочь Церкви, она не стала бы женщиной колдуна.
Ему будет не хватать Минальды. Он испытывал мучительное одиночество, потребность в ее присутствии, в звуке ее мягкого голоса. Он чувствовал, что потерял ее, что стал ей чужим. Обнаружив в себе магические способности, он отрезал себя от всякой надежды на общение с теми, кто не понимал его призвания. Даже когда он покинет полный опасностей мир Тьмы и вернется в электрические джунгли Южной Калифорнии, Руди знал, что ему и там придется несладко.
Ветер обжигал его лицо, принося вместе со снегом волчий вой. Позади Руди чувствовал погружающийся в сон лагерь и бесконечную дорогу за ним вниз по предгорьям и на равнинах, отмеченную по бокам рваной цепью сторожевых костров.
Он вспомнил вечерний разговор с Ингольдом, пытаясь воскресить в памяти тот отражающий взгляд, проникший в его сознание, душу или центр собственного существа. Воспоминание было туманным, как память о сильной боли. Он мог воспроизвести само видение этого, но не мог снова ясно сказать, что это было только напряжение, холод от мыслей Ингольда о нем, и искал уверенность первый раз в жизни в знании, кем он был.
Но Руди не знал тогда, что это может стоить ему Минальды. Он не знал, что это может стоить ему всего, чем он был, ибо это равнялось всему.
«Но если вопрос – есть ответ, не имеет значения, знаю ли я».
Он лишь понимал, что если повернет назад, то всегда будет уверен, что держал это в руках и упустил. Руди знал, что не сможет сделать этот выбор во второй раз.
Костер потрескивал, дерево гудело, рассыпаясь. Руди взял толстую ветку и пошевелил в огне. Сноп взлетевших искр сверкнул, как фейерверк, на шипящем снегу. Он поплотнее завернулся в плащ, затем взглянул назад в направлении лагеря. В усилившемся свете костра Руди увидел идущую к нему темную фигуру, закутанную в мех от головы до пят. Черное облако волос развевалось вокруг нее на ветру, а когда она подошла к нему, свет костра положил голубые и золотые тени вокруг ее фиолетовых глаз.
12
– Будь спокоен. Пусть твое сознание молчит. Не смотри ни на что, кроме огня, – гипнотическая магия голоса Ингольда наполняла сознание Руди, когда он смотрел на яркий костер стражи, у которого
