прячутся и волчица, и зайчиха, и кошка, ощущая, что у них будут детеныши. Но Зорану надо было рассказать, потому что ему предстоит защищать Иллу и детеныша и заботиться о них.
Ирица почувствовала неладное только тогда, когда, выслушав ее, Зоран схватился за голову:
– Илла… Куда она пошла?! Ох, Илла…
Он сейчас же отправился ее искать, прихрамывая и отмахнувшись от всех вопросов.
…Иллесия узнала походку Зорана. Она слышала, как он открывает дверь в чулан, как неуклюже опускается на пол рядом. Илла сидела, отвернувшись лицом к стене. Зоран глубоко вздохнул сзади нее, может, нарочно, на случай, если она не заметила, как он подошел. Илла оглянулась.
– Что ты таскаешься за мной, как пришитый?!
– Ну, послушай… – Зоран попытался ее обнять. – Я знаю, что у тебя будет ребенок.
Илла двумя руками уперлась ему в грудь.
– Тебе-то какое дело? Ведь не от тебя!
Зоран бросил на нее бессмысленно-виноватый взгляд, какой, наверное, бросает на хозяйку большой пес, если она срывает на нем досаду и наказывает ни за что. Иллесии стало жалко его. Она подумала, что ив самом деле обращалась с ним хуже, чем с собакой. Илла хотела обхватить, прижать к груди его косматую голову, говорить: «Зоран, прости меня, я тебя больше не обижу, ты мудрый, ты взрослый, а я глупая девчонка, прости!». Но Илла вспомнила, что носит ребенка от одного из тех ублюдков, которых даже не помнит в лицо. Тогда злость Иллесии вспыхнула с новой силой. «Добрый, да? Любишь меня?!».
– Убирайся, Зоран! – разгневанно крикнула она. – Думаешь, мне очень нужен такой старый плакса? Что ты на меня смотришь? Лучше бы я пса себе завела! Не смей надо мной причитать, все равно от тебя еще больше тошно.
Зоран опустил голову, потом поднял на Иллесию покрасневшее, темно-медное лицо, грозное и угрюмое. Илла его ни капельки не боялась.
– Убирайся, говорят тебе! – велела она.
Зоран неохотно поднялся и, сопя, вышел тяжелой походкой.
Илла замерла, прислушивалась. Он сел за порогом, прислонившись спиной к стене. Илла опять разозлилась. Ей так и представилось, что там, за дверью, лежит огромный, косматый пес с гремучей цепью на шее, которого только что прибила под горячую руку хозяйка. Она в сердцах плюнула: «Хоть ночуй тут, не выйду».
Зоран говорил, что, если не похоронить мертвецов, начнется мор. Но люди умирали на улицах каждый день. Бывшие рабы бродили по разоренному городу в поисках пищи, а по ночам забивались в свои нетопленные бараки.
«У нас есть оружие!» – думал Снодрек. Он позвал своих семерых молодцов, и они без труда выловили в окрестностях пятерых рабов. «Пленных» Снодрек сдал Зорану и сказал:
– Будут нам помогать хоронить.
Пятеро «пленников» в сером рванье с такими же серыми, изможденными лицами переминались с ноги на ногу. Илла только вздохнула, глядя на них, и чуть не спросила Снодрека: «А поплоше нигде нельзя было найти?».
– Надо их хотя бы сперва накормить, – проворчала она.
Скрепя сердце Иллесия выделила им долю из скудных запасов. Рабы сразу перестали трястись от страха. Дело было привычное: работать за кормежку, как и при высших. За три дня с помощью Зорана и Снодрека с его бойцами они выдолбили в мерзлой земле, согревая ее кострами, большую яму, и наконец закопали всех мертвецов, которых нашли на пожарищах, на припорошенных снегом улицах и на площади, где когда-то у столба был прикован Берест.
Илла решила, что надо перебраться в другой зал – просторный, с камином: жечь костер на полу было грязно и дымно.
Зал был разгромлен, мебель сожжена, витражные стекла выбиты. Черепки ваз и осколки стекол хрустели под ногами. Двустворчатая дверь тоже пошла на топливо. На полу валялись птичьи кости и комки перьев. Наемники во всем городе перебили и съели птицу, а скот угнали с собой. Они вылакали и вино из погребов, которые нашли и взломали.
С утра Илла в закатанных по колено штанах, с засученными рукавами и взъерошенными черными волосами носилась по замку, как вихрь, хлопая дверьми – там, где они еще оставались. Она сердито искала все, что уцелело, а за ней по пятам ходили Хассем и Снодрек, которых она взяла с собой: вдруг придется тащить что-то тяжелое. У Хассема с утра все тело было точно деревянное, и он еле поспевал за ней.
В зале Энкино скрупулезно подметал пол метлой. Несколько бывших рабов заколачивали окна. Зоран чинил скамьи, лари, стол и кровати, которые Снодрек с Хассемом притащили в зал.
Илла, обмотав тряпкой еще одну метлу, с ожесточением билась с паутиной. До потолка она не доставала, а пауков боялась.
– Эй, Снодрек, залезь-ка на ларь да протри вон там, как следует. Вдарь по тому пауку. Вон сидит, видишь?
Снарядив его вместо себя на бой, Иллесия намочила тряпку и принялась ожесточенно тереть пол. «Вот и хорошо! – твердила она про себя. – Думают, что я несчастная, а я – нет. С какой еще стати? У меня здесь все будет блестеть!».
Она вспоминала, как в Богадельне плакали девчонки, когда парни бросали их беременными. Одна даже утопилась. «Пусть не ждут, что я буду плакать! Не дождутся!».
И хотя Илла сама прогнала Зорана, и плакать было впору ему, но она все повторяла про себя «Не дождутся!» и принималась громко петь отрывки из уличных песенок. Бойцы Снодрека смотрели на нее с удивлением.
– А вас петь не учили? Только драться? Хорошо, я буду учить вас петь – а вы меня драться потом
