Улица перед домом Геды была пуста. Дождь стих. Мостовая сделалась скользкой. Ее покрывал затоптанный снег, нога то и дело грозила попасть в выбоину. Геда с Тьором опоздали точно так же, как Гвендис и Сполох. Адатта навзничь лежал на улице перед домом, задрав подбородок к небу. Сперва Геда не разглядел его в темноте и несколько раз окликнул по имени. Вдруг у него перехватило горло. Геда сел рядом на снег, взял мертвого друга за руку. В другой руке Адатта все еще сжимал сломанный пополам клинок. Оружие досталось нынешним небожителям Сатры от дальних предков; за много лет не слишком умелого хранения сталь разъела ржавчина, и она потеряла прочность.
Без факела Геда не мог разглядеть пятен крови на одежде Адатты. У него еще теплилась надежда, что тот ранен, пусть даже и тяжело. Геда оглянулся на Тьора:
– Надо… в дом…
Тьор стоял, опустив секиру острием книзу. Услышав эти слова, он молча передал ее Геде и поднял убитого на руки. Геда вскрикнул: ему показалось, Адатта пошевелился сам. Но это порыв ветра покачнул в воздухе его полусжатую ладонь.
Геда открыл Тьору дверь в дом и проводил его в свой покой, где они ночевали с Адаттой. Тьор медленно опустил небожителя на разобранную постель. Геда всхлипнул без слез. Когда Адатта ночевал у него, он всегда уступал ему кровать…
– Мама! – Он кинулся на женскую половину.
В Сатре не было настоящего лекарского искусства, но женщины, которым приходилось лечить собственных детей, обычно знали, что делать. Матери и жены небожителей Сатры жили в домах как ключницы и служанки, которые подавали на стол, прибирали, ухаживали за больными. Геда тоже вспоминал о матери чаще всего тогда, когда ему нужна была ее помощь. Так и теперь он, зовя мать, кинулся ее искать.
Мать пряталась вместе с рабами в их пристройке и вышла на голос сына, на ходу приглаживая темно- русые с проседью волосы. Когда Геда подбежал к ней, она протянула руки и быстро ощупала его одежду:
– Ты цел, не ранен…
– Адатта… – сдавленно сказал Геда и просительно заглянул ей в глаза. – Помоги…
Худая высокая женщина в сером мешковатом платье, чуть сутулясь, как ее сын, поспешила в дом. На ходу она бросила распоряжение рабам, чтобы несли холст и воду.
Женщина наклонилась над кроватью, откинула рубашку с груди Адатты и поднесла светильник. На груди и животе она увидела несколько глубоких ран. Кровь уже перестала течь. Мать Геды подняла глаза на сына:
– Адатта умер. – И закрыла раны рубашкой.
Геда опустился на колени перед матерью. Она обняла его стоя и прижала его голову к своему животу.
Темная шкура ночи из-за факелов стала пятнистой. В глазах Дайка плясали огни, он по- прежнему ждал на пороге собственного дома, а перед ним сгрудилась толпа небожителей. Шло время, промозглая ночь становилась все холоднее. Ничего не происходило. Даже Одаса Мудрый, который привел эту толпу и стоял в первом ряду, только переминался с ноги на ногу. Он должен был увлечь небожителей за собой, натравить их на дом Сияющего и сам показать пример храбрости. На подходе Одаса даже произнес речь, подбадривая всех защитить «Сатру в наших сердцах» и «быть достойными милосердия Жертвы».
Нарядить Одасу в спасители Сатры придумал Тесайя. Надо быть Одасой, чтобы не удержаться от искушения покрасоваться в ржавом железном зерцале. Пускай в случае неудачи он и отвечает за все, а как победитель Одаса Мудрый не страшен: он и победу растратит на высокопарные речи, он, должно быть, любую власть представляет как право наговориться всласть перед толпой.
Но у самого дома Сияющего перед глазами Одасы встала картина, будто он убит молнией, а остальные тиресы пожинают плоды победы. «Я не должен погубить себя! – спохватился Одаса. – Умереть легче всего, а моя жизнь нужна Сатре! Какие бы тяготы ни предстояло мне вынести в будущем, я не должен поддаваться искушению сложить голову прямо сейчас, в благородном, но бессмысленном порыве».
Дайк не знал, что происходит в городе. Он не облекался сиянием, – просто молча стоял перед собственной дверью, опустив руки и глядя прямо перед собой. Дайк понимал, что и сияние, и небесный огонь пригодится ему в последнюю минуту – и понимал еще, что не сумеет ничего сделать один, разве что испепелить молнией двух-трех самых рьяных.
Тесайя послал одного из сподвижников за Одасой Мудрым. Тиресы явились на площадь, но держались в стороне от толпы. Тесайя сделал отчаянную попытку вразумить Одасу:
– Спасение Сатры в твоих руках! Как ты можешь медлить, если еще недавно говорил: «Я возьму на себя это бремя!»
Но Одасу нелегко было поймать на слове.
– Я нужен Сатре живым, – сурово ответил он и стал укорять тиресов в недостатке мудрости, повторяя, что сберечь себя и остаться в живых иной раз труднее и достойнее, чем принародно броситься на верную смерть.
Опустив тяжелую голову, Сатвама сердито фыркнул. Дварна презрительно усмехнулся. Но сейчас не с руки было сводить счеты с Одасой. Перед домом Сияющего волновалась толпа. Еще немного – и небожители не выдержат напряжения, начнут расходиться.
– Если все снова разбегутся, как крысы, никто больше не поверит, что Дэву можно одолеть, – сумрачно произнес Сатвама.
Сатвама по-прежнему не испытывал никакой ненависти к Сияющему, но спокойно сознавал, что тот внес раздор в Сатру, поэтому должен исчезнуть. Общее дело несколько примирило их с Дварной. Твердый сказал:
– Твои «верные», Сатвама, разделены на дюжины. Прикажи начальникам: пусть поведут их в бой против Дэвы.
Справедливый слегка повернул к нему мощную шею:
– Ну, нет! Сияющий сведет на них небесный огонь, и я останусь без самых преданных своих сторонников. А я не люблю быть легкой добычей, тирес Дварна.
Дварна пожал плечами:
– По той же причине и я не брошу вперед своих лучших. Что же делать?
Сатвама обернулся к Тесайе:
– Послушай, Милосердный. Мы знаем, что ты умеешь опьянять небожителей рассказами о страданиях Жертвы и о вине наших предков. Ну, сделай что-нибудь! Сияющий – это Дасава. Вот и расскажи про Светоч, а потом пообещай «верным» спасение. Мол, если кто погибнет сегодня, тому обязательно достанется частица Жертвы. Не мне тебя учить!
Тесайя раздраженно ответил:
– Здесь, на площади, – не только мои приверженцы! За своих я отвечаю, но вы все слишком много смеялись над моей пламенной верой, чтобы меня принимали всерьез и ваши сторонники.
Тиресы молча переглянулись.
– Что ж, остается одно, – наконец уронил Дварна Твердый. – Поведем их сами. Пусть бой рассудит, кому достанется царство.
Снова повисло молчание, на сей раз недолгое. Сатвама согласился:
– Пойдем все вместе. Кто выживет – тот пускай и владеет Сатрой.
Тесайя всплеснул руками:
– Вы оба – воины, а я…
– А ты надейся, что, если погибнешь сегодня, тебе обязательно достанется частица Жертвы, – холодно оборвал Дварна Твердый.
– Я не считаю это разумным. Почему бы заранее не бросить жребий? – взволнованно начал Одаса.
– Попробуй только отстать от нас, Мудрый, – я зарублю тебя на месте, – пообещал тирес Дварна.
Вскоре в далеком имении Гроны послышался топот копыт. Тимена, откинув рваное одеяло, выглянул из закутка, в котором спал. Сквозь щель в двери он увидел высокого небожителя с факелом и женщину рядом с ним. Факел Сполох поджег от пожара, охватившего дом Итвары. Женщина была Гвендис. Тимена узнал их. Перед Сполохом, свесив язык, тяжело дышал Серый.
