Тимена начал рассказывать:
– Я решил вот что. Сатра так велика, что никто даже не представляет, где она кончается. На западе вот эта Стена…
ну, развалины. А что там к северу и дальше к востоку, докуда идет Стена – никто уж давно не проверял. Заросли такие, что в них можно заблудиться и целые недели бродить. Тиресы… то есть Сатвама, – лицо Тимены исказилось от ненависти, и он потряс головой, пытаясь овладеть собой, – он туда не сунется никогда. Он сердце Сатры перезакопает поближе к себе и будет там жить и бояться. А мы уйдем в заросли, далеко, на северо-восток. – Голос его зазвучал мягче. – И построим там свою Сатру. Я им сказал, нашим бродягам и новым беженцам, что уведу их. Они хотят жить так, как говорил ты, Дэва… и Грона, – добавил он тише. – Ну а раз Грона – это теперь я, и я поведу небожителей осваивать землю, то мы построим Гронасатру.
– Ты будешь царем? – спросил Дайк.
Превратившись в Грону, Тимена вправду очень быстро сделался каким-то другим. Он возмужал, и руки стали более мускулистыми, и сам шире в плечах, крепче. И лицо – уже не лицо умирающего от истощения дикаря, а вытянутое, взрослое лицо с резкими скулами, твердым подбородком, худое от внутреннего напряжения и переживаний.
А ведь когда Тимена впервые появился в доме Сияющего, глаза у него часто бывали пустые, а взгляд казался остановившимся. Теперь Тимена стоял, выпрямившись, подняв голову, и казался уверенным в себе.
– Получается, я буду царем, – подтвердил Тимена и тут же объяснил на свой лад. – Я буду как Геденна: устраивать жизнь. Дейяваду не будем пить просто так, а только как лекарство. Рабов и свободных у нас не будет. Будем один народ. Будем работать все вместе. Придет весна – разобьем огороды, понемногу, как будет нужно, выкорчуем заросли, – говорил Тимена. – Поле тоже будет общее. Начнем охотиться и ловить рыбу, как Сполох научил. Женщины будут ткать. А жить где? Землянок нароем. А потом… Геда говорит, что Тьор учил его строить – а камня кругом много.
– Геда остается? – с жалостью спросила Гвендис. – Я думала, он хочет пойти с Тьором…
– Он сказал, что здесь его мать. Здесь убили Адатту… – Тимена замолчал, опустил голову. – В общем, он остается.
Тьор одобрительно сказал:
– Хорошо. Геда научит вас слушаться своих матерей, как стьямма. Тогда будет порядок.
– Это верно, – подтвердил Сполох. – Хорошо, что с вами есть женщины. Костер хозяйке Ярвенне не забудьте разжигать! Тогда Вседержитель позволит ей вам явиться или пошлет другого небожителя… или красавицу-небожительницу.
У Тимены слезы подступили к горлу. Он подавил их и с трудом улыбнулся, но выговорить ничего не смог, боялся – задрожит голос. Медленно кивнул.
– Будем праздновать, научимся радоваться… – наконец тихо обещал он, глядя, как на востоке, над Сатрой, висит красный шар солнца.
– Собак-то приручите! – спохватился Сполох, у ног которого сурово сидел Серый. – Там их полно в зарослях – это не волки, а псы… Я ручаюсь, что Серый все понимает, он умный, почти как человек. Оно и понятно, раз он родом от небесных небожительских псов. – Сполох слыхал это от Дайка и очень гордился Серым. – Так вы с ними поладьте: договоритесь, гостинца дайте… А потом хорошо бы у Эрхиной бабули лошадей прикупить. У вас тут золота и серебра – как грязи, надо обязательно торговать.
Наконец все напутствия и прощальные слова были сказаны. Тимена помахал рукой и исчез в кустарнике. Гвендис отвернулась. Она не могла сдержать слезы, думая об Итваре и Эйонне и о том, что в Гронасатру они могли бы принести знание и красоту. Много без чего придется обходиться новой Сатре, и она похожа на семечко, которое ветер занес в развалины Стены: или уцепится корнями и прошьет даже камень, или сгинет.
Гвендис села на степную лошадку позади Эрхе-Алтан. На другой лошади ехал Дайк, а Сполох вел ее за оброть, как княжеского коня ведет под уздцы стремянный. На третий день пути Дайк сказал, что собрался с силами и пойдет дальше сам. Гвендис смогла пересесть от Эрхе на освободившуюся лошадь. Кобыла степнячки теперь могла отдохнуть от непривычной ноши.
В степи таял снег, и часто путникам приходилось брести по колено в воде так долго, словно они взялись перейти вброд безбрежное, но мелкое море, из которого торчал спутанный прошлогодний ковыль. Изредка Эрхе удавалось подстрелить птицу, иногда возвращался с задушенным зайцем в зубах грязный и мокрый Серый.
Душа Дайка была переполнена тоской. Сколько хватало памяти, он вспоминал свою жизнь и видел, что она все время была только несчастной и никчемной. Он лежал в благотворительной больнице, почти не сознавая, жив или мертв, потом бродяжничал, считал себя сумасшедшим – и из-за этого стыдился людей. Не помнил никакого ремесла, не мог ничего заработать. Все, чего ему удалось однажды достичь, – это принести в подарок Гвендис самоцвет Бисмасатры. Из-за страха перед безумием он избегал и Гвендис, так что отдал ей камень и хотел больше никогда не возвращаться. Она сама его нашла и привела в дом.
Но велика ли заслуга – увидать во сне драгоценный камень и выкопать его из земли? Кто бы с этим не справился?
Потом Гвендис сидела с ним по ночам, когда ему снилась Сатра и в очередной раз охватывал страх сойти с ума. Он уцепился за надежду, что его опознают как княжича Гойдемира. Но он лишь получил горький урок, когда нарочно приехавший в Анварден Гойдемиров брат отверг их родство.
Ради него Гвендис покинула дом и отправилась на поиски Сатры и ради него готова была остаться в этой падшей стране навсегда. Гвендис оделяла его, давала, дарила, а он тратил, терял, упускал. Не только она… Он утратил Итвару, Адатту, Эйонну. Тех, кто поверил в тиреса Дэву. Сберег себя Грона и кое-кто еще – но это не благодаря Дайку.
Талый снег сковывал ноги. Остановку сделать было негде: кругом снег и вода. Эрхе обещала вывести на возвышенность, где будет суше, – там можно передохнуть. Все выбились из сил. Только Дайк за душевной болью не чувствовал усталости тела. Ему казалось, он сыт одним своим горем – он и голода тоже не чувствовал. «Чего я не сделал? – спрашивал себя Дайк. – Я и вправду должен был устроить „очистительную неделю“ тиресам и стать царем Сатры после погрома? Я Сияющий и должен был сводить небесный огонь на головы непокорным?.. Неужели в этом-то я и был не прав… Тимена хотел, но не мог этого сделать, а мог – я один…» Эти безысходные мысли подтачивали его душу.
Дайк стал избегать говорить начистоту с Гвендис. Он не хотел, чтобы она по-прежнему утешала, оделяла и одаряла его, потому что не верил в самого себя.
За время пути наступила настоящая весна. Степь ожила, зазеленела, в ночи снова замерцали глазами ковыльницы. В небесах проходили целые караваны птиц, которые возвращались из теплых краев, с зимовки. Словно вставшие из-под земли старинные кочевничьи орды перекатывались под ветром поля диких тюльпанов и маков.
Добывать пропитание путникам стало легче и спать по ночам – теплее. Но одежда и обувь уже не годились, и усталость мешала измученным людям разделить со степью ее радость. У Дайка выросла борода. У Тьора и Сполоха подбородок еще толком не зарастал, они были слишком молоды.
Однажды утром Эрхе на своей лошадке ускакала вперед, потом вернулась и сказала:
– Скоро в стойбище придем. Меньше чем половина луны осталась.
Все с надеждой и нетерпением стали вглядываться в окоем. Но нынче надо было еще дойти до привала.
Эрхе на лошадке поравнялась с шагавшим Сполохом. Рядом с ним трусил Серый. Эрхе нагнулась в седле – косы соскользнули и свесилась с ее плеча.
– Ты возьмешь меня в жены, северянин?
– А как же, – без удивления, уверенно сказал Сполох. – Ясное дело, возьму.
Эрхе сверкнула черными глазами, выпрямилась и, не скрывая радостной улыбки, велела:
– Тогда, как приедем в стойбище, иди к бабке и спроси, какой выкуп за меня хотят. Смотри, она может большой выкуп попросить!
И, издав звонкий клич, унеслась на лошадке далеко вперед, так что только косы мелькнули. Серый радостно залаял ей вслед, а Дайк проводил пустым, смертельно усталым взглядом.
