руки – он зазвенел где-то в полумраке. Ошеломленный, он только привстал, тряхнув головой и еще не понимая ясно, что происходит. Веледар уже подходил к нему, отводя для замаха руку.
– Стой, брат! – Гойдемир заслонился. – Я матери сказал, что иду повидаться с тобой. Она будет знать, что это ты меня убил.
– Мать тебе всегда была потатчицей, – оскалился Веледар. – Ты меня, Гойдемир, бабьими слезами не собьешь.
– Ты мне хоть напоследок скажи, чем я тебе так ненавистен? Уж не ты ли мне в чем-то завидуешь? – снова заговорил Гойдемир. – В чем? Я морской соленой воды досыта нахлебался, чего только не перенес, пока не помнил себя. Я в таком страшном месте побывал, что тебе и во сне не снилось, и вернулся, как Белогост из Подземья. Что мать меня больше любила?..
– Нет, не мать… – сквозь зубы сказал Веледар. – В том, брат, что Даргород тебя любил!
Гойдемир схватился за лоб.
– Ах вон что!.. – вырвалось у него.
Старший брат стоял над ним, Гойдемир сидел на полу, опираясь на руку.
– Дай мне хоть помолиться перед смертью, – сказал наконец он.
– Ну… молись короче, – помолчав, дал согласие Веледар.
Гойдемир поднялся и, перейдя к алтарю, встал на колени. Но ему не шла на ум никакая молитва. Он только закрыл лицо руками.
Вот так и не сумел за себя постоять! Опять не хватило последнего шага, последнего удара. Веледар-то умеет идти до конца… А Гвендис точно предчувствовала что-то… Гойдемир ей сказал: «Вели нам с братом, когда вернемся, подать чего-нибудь на стол», а она как-то по-особенному поцеловала его на прощание, словно на дальнюю дорогу…
Веледар нетерпеливо ждал, даже думая, не рубануть ли сейчас по опущенной голове? И надо бы поспешить, а так, может, выйдет и лучше: легкая смерть, брат не увидит меча. И потом бежать через черное крыльцо: в условленном месте ожидает верный стремянный с лошадьми. Без Гойдемира даргородцы призовут на княжение старуху-мать, или начнется новая смута, или венец достанется одному из родившихся недавно младенцев. Но это все слабость или раздор, и истинный государь Веледар скоро вновь вернет себе утраченный престол.
Он снова до хруста сжал зубы, подумав о любви Даргорода, которая всю жизнь помимо него, без честного дележа, доставалась одному только младшему брату, бездельнику, ловившему перепелок в полях. Веледар снова взвесил в руке меч: право, некогда больше дожидаться, а то Гойдемир будет до утра молиться…
Но из Небесных Врат внутри алтаря полился свет, и в полутемном храме сделалось ясно, как летним днем. Гойдемир ощутил, как на голову ему легла легкая рука, и отнял от лица ладони. Перед ним стояла сама светлая и дивная хозяйка Ярвенна. Ее сияние стало мягче, и храм снова постепенно погрузился в сумрак – только вокруг женщины словно вилась легкая золотистая дымка.
Облик небожительницы был и тот, и не тот, что смотрел с фресок на стенах. Там была серьезная молодая женщина со спокойным и ласковым материнским лицом, а эта Ярвенна казалась совсем юной и опечаленной. Светлые волосы, расчесанные на прямой пробор, были убраны в длинную косу, а венец с тонким узором в виде листьев и трав украшали крупные височные кольца, спускавшиеся до самых плеч. Вышитое красным и золотым светлое платье – такого покроя, как носят даргородские знатные девушки…
Ярвенна положила обе руки на голову Гойдемира, утешая его своим своевременным появлением. Потом она медленно подошла к Веледару – подол широкого платья задевал плиты каменного пола.
Веладар, недавно назвавший «хозяйку» лжебогиней, теперь стоял ни жив ни мертв.
– Гойдемир мне угоден, – произнесла Ярвенна. – Такого князя я и желаю даргородской земле! И ты мог быть мне угоден, Веледар, но не захотел. Я оставлю тебе жизнь, но не вздумай больше покушаться на жизнь брата. Я прощаю тебя до первой вины. Убирайся и не показывайся в моей вотчине. Если снова будешь замышлять зло, над тобой сбудется мое проклятие. Теперь покинь мой храм и отправляйся в изгнание.
Побледневший как полотно Веледар покорно повернулся и молча вышел прочь, не смея оглянуться туда, где стояла у алтаря «пресветлая хозяйка».
Ярвенна обернулась к Гойдемиру. Тот все стоял возле алтаря на коленях. Ярвенна протянула ему руку, точно желая помочь подняться:
– Встань, даргородский заступник. Не печалься, что тебе не дано без колебаний проливать кровь. Многое на свете идет своим чередом, и пролитая с самым разумным расчетом кровь в конце концов часто оказывается напрасной.
Лицо Ярвенны стало таким же спокойным и ласковым, как Гойдемир привык видеть на образе. Починяясь ее жесту, он медленно встал на ноги.
– Благослови, хозяйка… – только и нашел что сказать Гойдемир.
Ярвенна улыбнулась, окинула взглядом храм, шагнула к угасавшему светильнику и поправила его.
– Прими мое благословение, князь Гойдемир, да пребудет оно с тобой всю жизнь.
Гойдемир выслушал, склонив голову, а Ярвенна пошла к алтарю, обернулась и растаяла в арке.
Гвендис ждала его с накрытым столом. Дело шло к ночи, когда она наконец услыхала за дверью покоя шаги. Гойдемир обвел взглядом белоснежную скатерть, уставленную соленьями, копченьями, пирогами, большой каравай хлеба и кувшин пива. Он сам не ел с начала состязаний на площади, с самого полудня.
– Садись со мной, – позвал он жену, усаживаясь за стол.
Гвендис села, не спрашивая ни о чем: она видела главное – что Гойдемир цел и невредим, а остальное он сейчас сам расскажет. Гойдемир сперва только ел, радуясь, что хлеб мягкий, а пиво холодное, и уговаривал есть Гвендис. Только потом, когда кувшин опустел больше чем наполовину, Гойдемир с каким-то облегчением заговорил…
В покой тихонько заглянула мать, которая до сих пор не ложилась, тревожась о своих двоих сыновьях. Но, осторожно просунувшись за дверь, она увидела, что Гойдемир за столом целует жену, крепко обнимая ее, и луна светит в окно ярче светильников на столе. Старая женщина бесшумно закрыла за собой дверь и пошла к себе. Сердце подсказало ей, что тот, второй, тоже жив.
Гвендис чувствовала себя утешительницей, какой была Эйонна в Сатре. Она точно так же встретила Гойдемира, расставив на столе угощение, и точно так же он пришел к ней с тяжестью на душе, чтобы утешиться разговором и ее лаской. Лампадка перед образом Ярвенны чуть освещала спальню с широкой дубовой лежанкой. Гойдемир уже спал, все еще обнимая одной рукой жену. Гвендис сначала прислушивалась к его дыханию, потом тоже начала засыпать.
А Гойдемиру спустя долгий срок опять снились Белгест и Йосенна. Они затерялись в лесной глуши. Резные тени листьев двигались от ветра, высокая трава с венчиками белых цветов и чашками колокольчиков скрывала с головой стоящую на коленях Йосенну. Рядом с ней бежал узкий ручей. Смочив полосу ткани, которую оторвала от подола своего платья, небожительница прикладывала ее ко лбу Белгеста. Неподалеку пасся конь Дасавы.
Гладя влажные волосы своего друга, небожительница напевала, чтобы успокоить боль. У Белгеста был жар. Всего волшебного искусства Йосенны, ее целительного наложения рук оказалось недостаточно, чтобы поднять его на ноги. Белгест лежал на плаще, под который Йосенна подстелила травы, и уже несколько дней не приходил в себя. Йосенна едва смогла поддержать жизнь в его теле.
Небожительница не отходила от любимого ни днем, ни прохладными влажными ночами, когда ветви, за которыми скрывалась луна, казались черными, а в кустах блестели чьи-то глаза. Однажды на поляну вышел тяжеловесный медведь. Йосенна быстро встала между лежавшим в беспамятстве Белгестом и зверем и облеклась ярким сиянием. Медведь неуклюже отскочил вбок и ушел.
Йосенна снова села возле Белгеста, обращаясь к нему с ласковыми словами и гладя по голове. Она знала, что, даже не помня себя в бреду, он чувствует ее любовь.
На другой день Белгесту стало лучше, и жар немного спал. Он крепко уснул в тени раскидистого вяза. Йосенна нарвала охапку травы и положила ему под голову.
В седельных сумках Дасавы нашлись лепешки, но за то время, пока конь вернулся из Подземья, они
