Он повернулся к ней:
– Джина, ты утром сообщила Фаррелу мой адрес? Джина!
Она открыла глаза.
– Ты сказала Фаррелу, что я живу в «Насьонале»?
– Я слышу, слышу, Вальтер, – сонно пробормотала она. – Не помню.
Он сердито передёрнул плечами и повернулся ко мне:
– Ну ладно, может, теперь скажешь, зачем пришел? Я заколебался. Я не был уверен, что готов рассказать ему правду. Я вообще ни в чем не был уверен. Комната, этот человек – все выглядело так странно.
– Извини, – забормотал я. – Может, мне не следовало приходить. Но вчера как-то плохо все получилось. Я понимаю, что ты должен чувствовать. Я больше не мог выдержать. Я вынес две их проклятые операции, но третья…
Мой голос прервался.
– Забудь об этом, – сказал он. .
– Но вчера… Я понял… Он не дал мне закончить:
– Я был поражен, вот и все. Проклятье, Фаррел, я не виню тебя в случившемся. Ты тут ни при чем. Парень способен выдержать только то, что может, и не больше. Я не выдержал бы даже двух маленьких операций этой свиньи.
Он так просто сказал «двух маленьких операций», что мне сразу стало легче.
Он повернулся к Джине Балле:
– Ты можешь представить, чтобы тебе ампутировали ногу без какой-либо анестезии? Нога серьезно пострадала во время катастрофы. Но ее можно было спасти. Вместо этого они довели дело до гангрены, и операция стала неизбежной. Его жизнь оказалась под угрозой. А когда его уложили на операционный стол, обнаружилось, что у них нет никаких обезболивающих средств. Но было совершенно ясно, что, если он заговорит и расскажет все, что их интересует, обезболивающее найдется. Однако он молчал, и тогда они привязали его к столу и, заткнув рот, стали пилить его ногу. Он пребывал в сознании, наблюдая за ходом операции под пронзительный скрежет пилы...
Мне хотелось прервать его, перевести разговор на другую тему. Но я почему-то не мог. Я просто молча слушал его, в то время как все внутри у меня, каждый нерв вопил от мучительной боли.
А потом я увидел его темные глаза, наблюдавшие за мной, пока он живописал, как они делали все возможное, чтобы ускорить процесс заживления раны.
– А после всего этого, – сказал он, – когда нога почти зажила, они снова специально внесли инфекцию, и в течение нескольких дней…
Но я уже не слушал его. Я был в состоянии глубокого шока. Я никогда никому не говорил, что они вносили инфекцию каждый раз, чтобы иметь повод для очередной операции. Я, конечно, рассказывал и Рису, и Ширеру об операциях. Но я никогда не говорил им о гангрене. Я очень сожалел, что мы находились в одной палате, и они были свидетелями моих страданий, поэтому не хотел посвящать их в эти подробности – пусть, мол, считают, что операция необходима, и все. Не исключено, что Ширеру рассказал об этом один из санитаров или же сам Сансевино, но я был уверен, что это не так. В противном случае Рис не удержался бы и непременно прокомментировал это так или иначе.
Я чувствовал, как меня захлестывает ужас. Я был просто потрясен. Ширер получал садистское наслаждение, заставляя меня по мере его рассказа заново переживать мои тогдашние моральные и физические муки. Внезапно я почувствовал тошноту и допил виски.
– Мне пора, – сказал я. Он замолчал.
– Тебе рано уходить. Позволь предложить тебе еще выпить. – Ширер подошел к столику, где стоял мой бокал, и, когда наклонился за ним, его шея оказалась совсем рядом со мной. Мне нужно было только протянуть руку и сомкнуть пальцы на его шее. Я мысленно представил себе твердость его адамова яблока. Но в этот момент он выпрямился. Наши глаза встретились. Мне показалось, что в его взгляде промелькнула издевка. – Извини. Я не подозревал, что воспоминания так подействуют на тебя.
Он вернулся к бару, и я вытер пот с лица. Я увидел, как Джина Валле перевела взгляд с меня на человека, который, по ее словам, был Вальтером Ширером. Ее глаза внезапно стали острыми и пронзительными. Интересно, она угадала правду?
– Джина, налить еще?
– Пожалуйста. На этот раз виски, Вальтер.
– Вряд ли это благоразумно.
– Но мы не всегда поступаем благоразумно.
– Я думаю, мне все же пора, – тихо произнес я.
Я чувствовал, что не смогу сдержаться. Если это не Ширер – если это Сансевино. тогда, значит, Вальтера Ширера я видел мертвым в фашистской форме. Гнев разгорался во мне. Слова «иль дотторе» были у меня на языке. Мне хотелось бросить их ему в лицо, увидеть его потрясение, а потом убить его. Но я вовремя остановился. Я никогда из этого не выпутаюсь, потому что никто мне не поверит. К тому же он может быть вооружен. И внезапно я понял: если он узнает, что мне известна правда, я не выйду живым из этой комнаты. Это прояснило мой ум. Я должен довести игру до конца. Он подошел ко мне с бокалом в руке:
– Пожалуйста, Фаррел, сядь и успокойся.
Я взял бокал и опустился в кресло. Если я хочу выбраться отсюда живым, он должен быть уверен, что я считаю его подлинным Ширером.
– Прекрасно. – сказал я. – Всего лишь несколько дней назад я узнал, что вы с Рисом живы. Администрация госпиталя тогда заявила, что вы погибли при попытке к бегству.
Он засмеялся:
– Да, мы действительно чуть не погибли. Санитарная машина, в которой мы бежали, сломалась, и нам пришлось брести по холмам. Ты случайно не встречал Риса? Я думал, ты и его сестра…
– Она порвала со мной.
Он удивленно поднял брови. Ширер никогда так не выражал удивление. Сейчас он стал удивительно похож на доктора.
– Она поступила очень нехорошо. – заметила Джина Валле и добавила, обращаясь к Ширеру: – Я все еще жду свой бокал, Вальтер.
Он подал ей бокал и пошел к бару, чтобы налить себе. Джина слезла с кресла и подошла ко мне.
– По-моему, вам не везло в любви, синьор, – сказала она.
Я ничего не ответил. Она поставила бокал на стол рядом с моим:
– Может, вам везет в карты?
– Я не играю в карты. Она засмеялась:
– Я всегда пытаюсь проверить на практике известную поговорку. И убеждаюсь, что она не оправдывается. – Она зевнула. – Вальтер, я хочу спать.
Он взглянул па часы:
– Еще только половина двенадцатого.
– Да, но мне завтра рано вставать. Вы проводите меня, мистер Фаррел?
Эта ее фраза была спасительной для меня, и я поспешил ответить:
– Конечно.
Ширер нажал кнопку звонка и, когда у меня за спиной открылась дверь, сказал;
– Пьетро, вызови такси.
Джина вернулась к своему креслу. Я хотел взять свой бокал, но его не было там. Его взяла Джина, оставив мне свой. Я хотел сказать ей об этом, но что-то в выражении ее липа остановило меня. Впрочем, она уже выпила его содержимое.
Тем временем появился Пьетро и сообщил, что такси у подъезда.
Я помог ей с меховой накидкой.
– Сколько ты еще пробудешь В Милане, Вальтер? – спросила она.
– Не могу сказать. Не беспокойся. Я сделаю то, что ты хочешь. Фаррел, ты не допил свой бокал. – Он протянул мне стакан. – Шотландское виски слишком дорого ценится в эти дни, чтобы выливать его в
