Боярину Семену надлежало самолично во всем разобраться и воеводу, ежели надобность возникнет, наказать достойно, дабы другим неповадно было нерадиво государеву службу нести.
Корабельщики спустили на воду ладью, помогли боярину забраться и, подняв малый парус, отчалили от корабля. Подгоняемая попутным ветром, ладья весело побежала по Сии-реке. Шесть дюжих мореходов на веслах помогали парусу.
В Антониево-Сийском монастыре переполох. Как же, дядька царя приплыл! Игумен Иона ради такого случая велел приготовить обильный обед, сам молебен отслужил.
Не дожидаясь обеда, боярин Семен захотел один на один поговорить с иноком Филаретом. Уединились в Филаретовой келье, стали друг против друга. Хозяин негостеприимный, боярину и сесть не предложил, недобро поглядывал. А у Годунова глаза насмешливые:
— Отмаливаешь грехи, боярин Федор?
— Мой грех, боярин Семен, помене твоего, и уж куда сравнить с виной племянника твоего Бориса.
— Злобствуешь?
— Не злобствую, глаголю истину.
— Истину? В чем?
— В безвинности моей! Тебе ль, Семен, не знавать, как оболгали меня и иных бояр и князей родовитых, в монастыри сослали, с семьями разлучили. А все почему? Аль мыслишь, не знаю? И ты тут, боярин Семен, руку приложил, Борису угождал. За царство свое боитесь!
— Гордец ты? — покачал головой Годунов. — В твоем ли нынешнем звании? Пора бы смириться, в иноках, чать, ходишь.
— К смирению взываешь? — подался вперед Филарет. — Два года смирялся и ныне, коли б не затронул, молчал бы.
— Говори, да не забывайся! По государеву указу пострижен.
— Ха, государеву! — вскинул руки Филарет. — Неужли годуновский род в государи годный? Откуда у вас крови царской взяться? Уж не от худородного ли татарина Четы, откель род ваш повелся?
— А вы, Романовы, от какого колена себя упоминать начали? — повысил голос Годунов.
— Мы-то? А хоть бы от деда моего Романа Захарьина-Юрьева. Чать, дочь его женой самого царя Ивана Васильевича Грозного была. А вы же, Годуновы, чем держитесь на престоле российском? Наветами, клеветой, хитростью… Мне ли того не знать? Либо думаешь, забыл я пыточную, как допрос с меня ты и палач снимали? Аль мыслишь, запамятую это? Нет, врешь, помнить буду до скончания жизни. Погоди, придет и на тебя, боярин Семен, час, и на Бориса, отольются вам наши слезы. Недалеко то время! — Филарет поднял палец, погрозил.
— Ты кому грозишь? — Годунов протянул руку к Филаретовой бороде.
— Прочь! — гневно вскрикнул Романов. — Есть судьи над вами, Годуновыми!
Боярин Семен выскочил из кельи, хлопнув дверью. Увидел игумена.
— Глаз не спускай с Филарета. Кто из мира бывает, у него?
— Никто, боярин, — скрыл правду игумен.
— Гляди, отче, опасен Филарет. Государь передать тебе о том велел.
— Мне, боярин, ведомо. Да и пристав, какой привез боярина в нашу обитель, наказывал.
— Ну-ну!
— Будь милостив, боярин Семен, в трапезной заждались…
А по другой Двине, Западной, проложившей русло к морю Балтийскому, плыл в ганзейские города торговый гость из Москвы немец Франц Витт. Путь был нелегок. С великим бережением добрался купец сушей до Твери, отсюда ладьями по Волге и сызнова сухопутьем до Западной Двины. По ней прямая дорога до самой Риги. Когда по Западной Двине поплыли, Витт облегченно вздохнул: трудное позади.
Плыли землями Великого княжества Литовского, объединившегося с Королевством Польским в одно государство, Речь Посполитую.
Немец дни и ночи кафтан с себя не снимал, даже спал в нем. Иногда неприметно для других щупает полу, чтобы убедиться, в целости ли письмо князя Голицына. Купец зашивал его самолично, даже жене не доверил тайну.
У канцлера Сапеги Витт решил побывать, когда сбудет свой товар. А он у него не залежится: кожи и меха. На эти товары у ганзейских купцов всегда спрос, особенно в голодные годы, когда затруднилась дорога на Русь.
В Риге Витт не задержался. Наняв корабль ганзейской компании, Франц взял курс на Гамбург. В Балтийском море хозяевами были ганзейские купцы. Ганза — союз старый. Гамбург и Бремен, Любек и другие северогерманские вольные города еще сто лет назад объединились в нем, дабы торг сообща вести и вытеснять чужеземных купцов…
Ветер с севера гнал тучи, будоражил море. Корабельщики сноровисто управлялись с парусами, изредка громко перекликались. Витт наблюдал за ними, а в уме подсчитывал будущие доходы. В них свое место занимали те серебряные рубли, какие дал ему вместе с письмом князь Голицын, и еще те, что должен получить от канцлера.
Низко над морем, едва не задевая волны крыльями, метались белые чайки. По преданиям, это души утонувших мореходов. Купец знал: чайки летают, значит, берег близко.
От холодного ветра Витт ежился. Соленые брызги увлажнили одежду, но Франц не уходил с палубы.
Витт не знал, каково содержание письма, но догадывался: плетут бояре заговор против царя Бориса.
Годунов ничего плохого Витту не причинил. Наоборот. Он приравнял его и других немецких купцов к лучшим московским торговым людям и даже дозволил не платить пошлину. Однако не отказываться же Витту от лишних рублей, какие заработает на передаче письма.
За спиной раздался сиплый голос капитана:
— В Любек зайдем за водой и солониной.
Купец ничего не ответил. Любек не в стороне, на дороге, и пока мореходы пополнят запасы, у Витта в городе сыщутся свои торговые дела.
От капитана зловонило винным перегаром, соленой рыбой. Но старый моряк с короткой бородой и красным обветренным лицом прочно держался на ногах.
Капитан достал из глубокого кармана глиняную трубку, набил табаком и, зажав ее в зубах, долго высекал искру. Прикурив от затлевшего фитиля, пустил клуб дыма.
— Проклятые московиты, с тех пор как у них голод, мои молодцы без работы. Мой корабль больше стоит на якоре, чем возит купцов.
Капитан выругался. Витту хотелось поделиться с капитаном, сколько пережил он за дорогу до Риги, но в ту самую минуту корабль резко качнуло, и купец едва удержался, ухватившись обеими руками за борт.
— Эй, гляди в оба! — заорал капитан штурвальному и, круто повернувшись, широко расставляя ноги, ушел.
Смеркалось. На корабле зажглись сигнальные огни. Витт спустился в кубрик, впотьмах нащупал свободное место. В кубрике раздавался густой храп, сонное бормотание. Сморенный дневными заботами, немец быстро уснул. Во сне отбивался от разбойников, потом побывал дома, в слободе, но вместо жены застал там капитана, и тот чадил трубкой и бранил московитов.
Ночь промчалась быстро. Пробудился купец от топота ног на палубе, гомона. Поднялся Витт на палубу, обрадовался, корабль входил в порт. Любек с кирпичными островерхими домами, увитыми цепким зеленым плющом, высокими кирхами и булыжными мостовыми надвигался на корабль. Шумный порт встречал мореходов.
В Гамбурге вдруг вызвали Франца Витта на Совет старейшин. В огромном мрачном зале за массивным овальным столом важно восседали почтенные купцы. Это были главные люди ганзейского союза.
За свои купеческие годы Витт знал многих из них и не с одним вел торговые сделки, но здесь, в необычайной обстановке, его пробирала дрожь. Ганза шутить не любит, у нее длинные руки, и хотя Витт не
