Вот тебе и ворона!
Гимназисты потащили за собою Мухтара. Мухтар был выпивши, а когда Мухтар выпивши, с ним весело, и вороны не надо.
— Мухтар, а Мухтар, покажи, как ты… это делаешь? щипали и подпихивали дворника, напихивая на него вертлявого Трясогузку.
— Нельзя, нельзя, — отбрыкивался Мухтар.
— Да не умеешь! да ты не умеешь! да ты не умеешь! — дразнили, поддразнивали дворника, пока его не прорвало.
И Мухтар облапил Трясогузку.
А Трясогузка-Доронин дал ему подножку, вывернулся, да и был таков. И полетел Мухтар к черту на кулички грохнулся об пол.
И ползая по полу, хорохорясь, представлял дворник и выделывал разное
Грохотали от удовольствия гимназисты, покатываясь со смеху.
— Ну, теперь спой, Мухтар, спой нам, пожалуйста!
И поднявшийся на ноги, разморенный, запел Мухтар песню несуразную и таким же, как весь валенный, каким-то валенным голосом:
И остановился:
— А дальше нельзя.
— Нельзя! нельзя! нельзя! — задразнили снова Мухтара.
Просунулась в комнату Аксолот-Маланья, позвала Мухтара: его в сторожке спрашивают.
Мухтар обозлился и ругался.
И, ругаясь, вышел.
Ушел Мухтар. Чего бы еще выкинуть? Сидеть так, сложа руки, — скучно. Раздумывали.
Павлушка подговаривал впотьмах на чердак лезть, да дело не выгорело: поймают, изобьют, как жуликов.
Наконец, выдумали игру.
Пересчитались, кому водить, и начали.
Трясогузка и Павлушка хлестали ремнями Пугалу, а Пугало, взобравшись на стул, отхлестывался.
Вся игра в том только и заключалась, чтобы
Сначала все шло мирно, хлестались понарочну, потом перешли и позаправду, норовя двинуть пряжкой.
Павлушка хватил Пугалу по лицу, Пугало не удержался и кувырнулся со стула. Кувырнулся Пугало, ударился об пол, — заплакал.
Задрало остальных.
— Нюня! Нюня! Нюня! — принялись дразнить.
— Пугало! Пугало! Пугало! — поддразнивали.
— Сам Пугало! второгодник! — отбрыкнулся было Пугало на Павлушку.
— А твой отец — пропойца, сосуд за обедней уронил.
— Пропойца! Пропойца! Пропойца! — наступали на Пугалу.
Пугало плакал.
И чем бы все кончилось, кто его знает, да за Трясогузкой горничная пришла домой уводить.
Поднялся было и Пугало, да опять сел. Увела горничная Трясогузку. Пугало с Павлушкой одни остались.
И стало вдруг Павлушке стыдно, что обидел он Пугалу.
— Пугало, поди сюда! — позвал Павлушка робко.
Пугало всхлипывал.
— Поди сюда, говорю, слышишь?
Но Пугало все всхлипывал.
— Давай, Пугало, слоненка унесем! — тронул Павлушка Пугалу.
— Давай.
— А как же мы его унесем?
— Стамеской.
— Стамеской не выйдет, долотом лучше.
— Долотом.
— А когда мы его унесем?
— Завтра.
— Никому не скажем?
— А дразнить не будешь?
— Я тебе, Пугало, козленка отдам, хочешь?
— Хочу.
Павлушка отыскал тряпочку, бережно закутал в тряпочку стеклянного любимого козленка, чтобы козленку холодно не было, и подал его Пугале.
— Вот тебе, Пугало, бери!
Пугало встал, вихры торчали и щеки горели.
— Павлушка, — сказал Пугало не по-своему, — ты… папашу… в заштат выгнали… благочинный. Мы, Павлушка, с голоду помрем.
Утром на следующий день Павлушка в гимназию не пошел. Надел было ранец, и подкосило.
Поставили Павлушке градусник: жар. Хотели в постель уложить, заартачился, не хотелось ложиться.
Пошел ходить по комнатам.
В окно смотрел.
За окном падал мокрый снег и, не долетая до мостовой, таял.
Таял снег на крышах, только на дровах у сарая лежал легким слоем.
И так тянулось время, так невесело.
Так Павлушке было невесело, — плакать хотелось.
Столик стоял сиротливо, —
«А слоненок?»
Закрыл Павлушка глаза, стал на пальцах гадать: принесет Пугало слоненка или не принесет?
— Нет. — Нет. — Нет, — шептал, гадая, Павлушка.
А ну, как никакого слоненка и нет в шкапчике, а так он его себе выдумал? И откуда взяться слоненку в шкапчике?
А если слоненок на самом деле сидит в шкапчике, то дастся ли слоненок взять себя? Пойдет ли к нему? Не всем ведь дается слоненок, не ко всякому идет. К Пугале пойдет, а к нему?
Закрыл Павлушка глаза, завертел пальцами.
— Да. — Да. — Да, — шептал он, гадая.
В комнату сестры Кати вошел настройщик, стал пьянино настраивать.
— Серый слоненок, серая мордочка, — будто выговаривая, ударяла нота.
