приподнялся, наполовину выйдя из своего погруженного в одеяла и подушки положения; и он рассказал о том, как это искрящееся желание незаметно прекратило быть только самим собой и переросло в чувство любви. И он рассказал, как эта женщина, о которой он думал так хорошо, проявила себя предательницей- шлюхой, и никем более.
Пруст сухо покашливал и глубоко вздыхал, пока Ярле рассказывал это, и взгляд великого писателя, затуманившись, обратился внутрь, в то время как он легонечко водил указательным пальцем по своим приоткрытым губам.
И потом Ярле рассказал об удивительно красивой женщине, с которой у него не было вообще ничего общего, но у которой были сказочно широко расставленные глаза, и которая как раз сейчас нянчилась с его ребенком, и у которой было… да, как бы ему это назвать… большое сердце?
— И что, — спросил Ярле, — что же мне со всем этим делать?
— А! — сказал Пруст. — Я писатель! Je ne sais pas![15]
— Oui, oui, — покивал Ярле. — Je ne sais pas, я тоже.
— Du the, mon ami?[16] — спросил Пруст.
— Merci[17],— ответил Ярле. — Un the[18], месье Пруст. Merci.
Вошла служанка с двумя чашками чаю и печеньем на подносе.
Ярле попробовал проникнуть в пористые глаза Пруста, который после нескольких минут погружения в мирское вернулся назад, к собственным лужайкам и взгоркам. Глубоко посаженные глаза удерживали взгляд Ярле на расстоянии, казалось ему, и его осенило, что если бы Пруст мог выбирать, то он, скорее всего, предпочел бы вообще не иметь никаких дел с нашим миром. «Это я могу понять», — подумал Ярле, но все же сделал еще попытку, сказав:
— У меня есть дочь, месье Пруст. У меня есть дочь, а я вовсе не хочу, чтобы у меня была дочь. Что же мне с этим делать?
Великий писатель приподнял тщедушную верхнюю часть тела, и видно было, что это стоило ему значительных усилий. Служанка сделала книксен и вышла. Он провел увядшей рукой по усам и убрал со лба прядь волос.
— Ты должен ее любить, — сказал Марсель Пруст. — Все остальное — комедия. Все остальное — печаль. Все остальное — несчастье.
«Spice Up Your Life»[19]
Недалеко от того места, где Ярле жил в эти свои студенческие годы, была детская площадка. Такая вполне обычная для западных стран детская площадка, каких много можно найти в нашей части мира, — аккуратненькая, но простенькая и без особой фантазии: с горкой, съехав с которой окажешься в песочнице, с голубой лошадкой-качалкой на спиральной металлической пружине, с разноцветной пирамидкой для лазания. Ярле никогда не размышлял на тему детских площадок, зачем ему это было надо? Он проходил мимо нее практически каждый день весь последний год, он, по-видимому, проходил мимо одних и тех же детей, одних и тех же мамаш, одних и тех же нянек каждый день, не глядя на них и не думая о них. А вот теперь? Теперь он стоял перед своим домом и все это видел перед собой. Красную горку. Сияющий и отражающий солнце металл, отполированный шустрыми ребятишками. Лошадку-качалку с грустными желтыми глазами. Разноцветную пирамидку для лазания, по которой карабкалась и с которой кубарем валилась малышня. Женщину лет пятидесяти с волосами, собранными в хвостик, всегда сидевшую с вязаньем на покрашенной в зеленый цвет скамейке, пока двое детишек, которых она приводила гулять, возились в песочнице. Он даже знал имя одного из них, осенило его, когда у себя в голове он услышал голос этой женщины: «Андреас! Шапке следует быть на голове, милый мой!»
Несколько озадаченный тем, что можно каждый день проходить мимо какого-нибудь места и не замечать его, но все-таки настолько точно его себе представлять, Ярле завернул в двери лавочки Эрнана, чтобы купить курева, жвачку, лимонад и газету. Это было единственное, что пришло ему в голову. Посмотреть, нет ли их на детской площадке.
— Моргенбладет! — Эрнан появился за прилавком с охапкой сигарет в блоках.
— Привет, Эрнан, вижу, дела идут хорошо?
Эрнан засмеялся своим заразительным смехом и начал расставлять блоки сигарет на полках.
— Ах вы, Моргенбладет, Моргенбладет. Как идут дела у Эрнана? Да хорошо идут. Каждый день, я вам скажу, каждый день этот человек в шесть утра уже на ногах. Ровно, понимаете. Ровно в шесть. Как его отец вставал. И отец его отца. И отец отца его отца. Встаю в шесть! В постель в десять!
Ярле напряженно улыбнулся и сообщил, что торопится.
— Ну что же… Двадцать «Мальборо». Кола. Жвачка И «Дагбладет».
Он положил выбранные товары на прилавок, а Эрнан поставил на полку последний из сигаретных блоков.
— Ладно, а где ваша дочка?
— Ну, она… она у подруги. — Глаза у Ярле так и забегали. — Вы их не видели, то есть я хотел сказать — они тут, случайно, мимо не проходили, по пути на детскую площадку?
Эрнан посмотрел на Ярле и кивнул:
— A-а. Гм. Проблемы? О’кей. Гм. Нет. Вот у вас жены нет, знаете ли. Вот от этого и проблемы. Нет, я их не видел.
Ярле пожал плечами. Эрнан кивнул еще раз, потом обошел прилавок сбоку и, схватив ящик с бананами, понес его к полке с фруктами. Ярле схватил коробочку с тамагочи, лежавшую на прилавке:
— Послушайте, Эрнан, а что вот эти здесь делают, собственно говоря?
Эрнан доставал бананы из коробки и раскладывал их на полке.
— Бананы, бананы, бананы. — Эрнан, кажется, не услышал его вопроса.
— Послушайте, — сказал Ярле погромче и поднял коробочку повыше, — что они здесь делают, собственно говоря?
— А? — Эрнан обернулся, в обеих руках он держал бананы. — Вот они? Тамагочи?
— Угу.
— А-а. — Он шваркнул бананы на полку. — Это вроде такие маленькие зверьки, я думаю. С ними детишки любят играть. Они прямо нарасхват.
— Зверьки? — Он прочитал надпись на коробочке: —
— Да-а. — Эрнан снова склонился к ящику. — Бананы, бананы, бананы.
— Знаете, я, пожалуй, возьму один банан, — сказал Ярле и отложил коробочку с тамагочи в сторону.
Эрнан подошел к кассе. Он наклонился вперед и начал ритмично покачивать указательным пальцем перед Ярле:
— Когда приходит покупатель, я думаю: что же этот покупатель может захотеть купить у меня? И вот я вычисляю, что, как я думаю, этот покупатель может хотеть у меня купить, и я начинаю с этим товаром возиться. Я говорю, например, «варенье, варенье, варенье» и переставляю банки с вареньем. Или я говорю «бананы, бананы, бананы» и укладываю бананы. И глядь — верно. Йес, сэр. Покупатель покупает. Йес, сэр. Вот вы сейчас купили банан? Сразу же после того, как я начал раскладывать бананы? Йес, сэр. А я рассказывал вам, Моргенбладет, что мой отец торговал? И отец моего отца? И отец отца моего отца? Как думаете, пользовались они этой техникой? Как думаете, повторяли они «оливки, оливки, оливки» или «сандалии, сандалии, сандалии»? — Эрнан подмигнул и взял у Ярле деньги. — И как вы думаете, — спросил он, — был ли хоть у одного из них когда-нибудь ребенок, притом чтобы у него не было жены? Нет. Никогда. Никогда.
— Семь лет, — сказал Ярле и стал очищать банан. — Семь лет, Эрнан. В четверг.
На детской площадке никакой Шарлотты Исабель не было. Никакой Греты, никакого Даниэля и
