— Послушай, — спросила Аллисон, — ты действительно выбросил кассету в окно?
— Это не твоя кассета, — произнес Стивен и довольно осклабился. Между зубов у него мелькнуло что-то черное — то ли черным был зуб, то ли этот самый зуб отсутствовал, и Аллисон неожиданно со всей ясностью осознала, что никогда не узнает, что там такое на самом деле. Она тихонько сбросила с ног туфли Лайлы, и те с легким стуком упали на рассыпанные по полу машины кассеты. Она была готова. Если понадобится, она бросит эти песни и даже эту машину — правда, машина не ее. У евреев это в крови — потихоньку, незаметно и, главное, быстро слинять из города. Потому что неизвестно, когда ситуация в очередной раз обернется против евреев, но как только такое происходит, бог мой бог мой бог мой, ты знаешь, что день настал. Аллисон увидела на повороте пятнышко красного света — словно призрак — и тотчас поняла, что в ее будущем настал момент, когда слово «сдержанная» к ней больше неприменимо.
— Все, с меня хватит, — сказала она.
— Разве я не говорил то же самое? — произнес Стивен. — Давай просто перепихнемся. Можно поехать к тебе или ко мне, как хочешь. Утром решим, что делать с моей машиной. А сейчас давай на все забьем, пока мы с тобой впереди.
— Позади! — воскликнула Аллисон, причем очень и очень громко, и Стивен моментально стрельнул глазами в зеркало заднего обзора. — Давай забьем, пока мы позади.
И машина, машина Лайлы сбросила скорость и замерла у обочины. Дверь распахнулась, и внутрь тотчас проник ночной воздух. Аллисон босиком вышла на гравий, а может, и на битое стекло, и сделала пару быстрых шагов по чьему-то газону.
— Разумеется, следует ждать очередную катастрофу, — вещал тем временем эксперт. — Или вы думаете, что это первый и последний вулкан, и больше мы о нем не услышим? Давайте не будем начинать с того, сколько людей по причинам, которые я только что перечислил, ненавидят свободу.
— Что? — вскричал Стивен. — Мы еще не приехали! Ведь это не моя машина!
Где-то позади на земле валялась сломанная кассета, но, как я уже сказал, Аллисон она никогда не нравилась. Потому что это была кассета Лайлы. Что касается ее, Аллисон, то она уж как-нибудь проживет и без кассеты. Разумеется, Аллисон не способна была заглянуть далеко в будущее. Собственно говоря, никто из нас не способен. В этой книге потому действуют только молодые люди, что я сам еще довольно молод. Я не знаю, что такое любовь для тех, кто уже немолод, и в каком возрасте больнее всего разбиваются сердца, и что с ними потом бывает, заживают они, или же, как я подозреваю, люди так и остаются жить с разбитыми сердцами, несмотря на то, сколько произошло катастроф.
— Ведь это даже не моя машина! — повторил Стивен. — Это даже не моя машина, и у меня есть один вопрос. Как ты собираешься добраться до дома, если ты не хочешь добраться до дома вместе со мной?
У Аллисон тоже имелся вопрос.
— Откуда мне знать? — крикнула она и широко развела руками, однако в этот момент эксперт воскликнул «О боже!», и программа прервалась рекламной паузой. Но Аллисон точно знала, что и как. Потому что хотя впереди нас и ждут новые катастрофы, нет смысла избегать те из них, что уже произошли, когда вы застряли где-то посреди ночного шоссе.
— Я поймаю такси! — заявила она. — Как я сразу не подумала!
— Ха! — усмехнулся Стивен. — Ты отдаешь себе отчет в том, что творишь?
И он кашлянул, так и не вынув изо рта сигареты, и в какой-то момент можно было подумать, будто он произнес «воистину».
— Ты хотя бы отдаешь себе отчет в том, что творишь, воистину? — словно он был Шекспиром, сияя блеском славы из далекого прошлого.
Свет, разумеется, сделал свое дело. Красный свет остановки, и белый от лампочек, прикрепленных к стенам домов, и какой-то странный оранжевый свет в небе — все эти огни смотрели на Аллисон, а она тем временем сделала еще один шаг по мокрой траве, а потом еще один и еще. Это был не закат — тот странный свет, что озарял небо. К тому же Аллисон точно знала, что он освещал не западный небосклон. Ходить босиком, конечно, не дело, это ошибка, но поправимая. Она найдет бордюрный камень получше и станет на него, откуда будет легче поймать такси или — давайте посмотрим правде в глаза — любого другого спасителя, который встретится на пустынном шоссе. Если долго махать рукой, кто-нибудь наверняка остановится и довезет ее туда, куда нужно. Аллисон прищурилась, глядя на странное зловещее небо, и сделала еще один шаг, затем еще один, потому что в будущем — и это она видела со всей отчетливостью — такого больше не произойдет.
Истинно
Истина — часть моей истории. Несколько человек пытаются пронести в кафе огромное количество картофеля. Мне это известно потому, что я сам сижу в кафе, где происходит эта история. Картофель засыпан в ящики, а ящики сложены друг на друга в виде пирамиды и скреплены воедино, как сейчас принято, защитной пластиковой оболочкой — подобно ледяной паутине, наброшенной на нас самой Снежной Королевой, если бы этим картофелем были мы с вами, и мы лежали бы в ящиках, и если бы существовала Снежная Королева. Картофельная пирамида поставлена на колеса, и все равно картофель никак не может проникнуть в кафе. Не может, и все тут. Над этим невозможным проектом трудится немалое число людей. Они что есть сил упираются кулаками в ящики. Они просят тех, кто сидит за столиками, немного подвинуться, и несколько женщин тоже берутся за дело. Не все, кто трудится над этим невозможным проектом, работают здесь, в кафе, однако все до одного уверены, что смогут протиснуть огромную пирамиду картофеля в узкую-узкую дверь. Они заблуждаются. Проект невозможен не в том смысле, как невозможно взобраться на высокую гору или встретить свою единственную любовь в ночном клубе; он невозможен в том смысле, как невозможно воскресить человека из мертвых. Если картофель в конечном итоге попадет в кафе, это будет сродни самому настоящему чуду.
Но чудо случилось раньше, причем с предметом гораздо меньших размеров, нежели картофелина. Мне тогда как раз стукнуло семнадцать, и я был безнадежно влюблен. Дело происходило во время каникул в Аризоне. Я говорю на тот случай, если вам хочется знать, долгая это история или нет. Мы тогда поехали на экскурсию в Талиезин, в архитектурную школу, которую основал и спроектировал Франк Ллойд Райт, на которую и на которого мне тогда было самым откровенным образом наплевать. Потому что я был влюблен и не мог думать ни о чем, кроме любви, хотя она — Мисси Рубензик — не появляется в моей истории. Перед входом в школу простиралась дорога, и я с мрачным видом шагал по ней — по широкой полосе гравия, который был привезен сюда не иначе как с местной каменоломни, и эта полоса вела к зданию, внутрь которого мне совершенно не хотелось заходить. Где-то примерно на полпути моя мать, которая появляется в рассказе «В частности», где она вынуждена вместе с другими взрослыми делать совершенно бессмысленные вещи, а затем снова в рассказе «Ошибочно» при гораздо более жестоких обстоятельствах, заломила руки, после чего взглянула на меня с выражением полного ужаса на лице, словно я был привидением. Она явно запаниковала — нервно ощупывала обручальное кольцо на левой руке, отчего мне в голову пришла совершенно бредовая идея, что она в ужасе из-за того, что я все еще не связан брачными узами.
— Пропал мой бриллиант! — вскрикнула она. — Я потеряла бриллиант с обручального кольца! Наверное, обронила его где-то на дороге.
Все сгрудились вокруг нее, глядя на осиротевшее золотое кольцо, чьи острые зубы теперь впивались в воздух.
— Искать бесполезно, — философски заметил отец. — Все равно что пытаться найти иголку в стоге сена.
История правдива от начала и до конца. Потому что дорога состояла из бесчисленных гладких камней, так что искать здесь было воистину бесполезным делом. Мои родители не на шутку расстроились, ибо бриллиант в обручальном кольце моей матери был вынут из каблука туфли моей бабушки — это единственное место, куда нацисты не додумались заглянуть, когда они с моим отцом и его братом бежали в Америку. Но даже это еще не чудо, хотя нечто от чуда тут, безусловно, есть. Чудо — отнюдь не то, какими неисповедимыми путями бриллианты попадают в каблуки башмаков, начиная с того, как образуется кусок,
