тебе или по друзьям. Похоже, я серьезно…»
«… и все же нет там ничего про Гитлера. Есть про несчастную женщину, про ее пьяного мужа и про доброго врача, обещавшего, что с ее ребенком все будет хорошо. А про Гитлера ничего нет…»
«… Элизабет, у меня к тебе огромная просьба. Пожалуйста, прослушай песню с того диска, что найдешь в этом конверте, а потом скажи мне, та ли это песня, что мы пели на рождественском концерте…»
— Стойте! Кто говорит про Гитлера?
— Номер 3917.
— Господин номер 3917, а вы знаете, про кого вы говорите?
— Знаю, но что я могу поделать? Не я писал письмо. Я лишь являюсь письмом.
— Сейчас же уничтожьтесь!
— Как это?
— Быстро! Чтобы в этом мешке и духу вашего не было.
— За что?! Тут ничего нет про Гитлера. Так и написано: «… про Гитлера там ничего нет…»!
— Где нет?
— В рассказе. Тут говорится о рассказе. В том рассказе нет ничего про Гитлера.
— Не путайте меня! Это вы говорили про Гитлера?
— Да…
— Тогда уничтожьте себя!
— Я говорил, что «про Гитлера там ничего нет»!
— Зачем вы говорите о том, чего нет?
— Во мне написано о каком-то рассказе, который якобы про рождение Гитлера, но на самом деле он — не про Гитлера, а про несчастную женщину, у которой умерло уже двое детей, а третий родился очень слабым, и отец его — пьяница и негодяй — обзывает несчастную жену, а она плачет и умоляет доктора спасти ребенка. А доктор, видя все это, говорит, что спасет ребенка. Разве тут что-то про Гитлера?
— Определитесь, номер 3917. Вы про Гитлера или не про Гитлера?
— Я — про рождение Гитлера, но главное — не сам Гитлер, а его трагическое рождение. Получается, он едва не умер вскоре после рождения, но все же выжил, и нельзя не порадоваться за его мать, и нельзя не благодарить доктора. Если бы вы прочитали тот рассказ, то тоже захотели бы, чтобы ребенок выжил! И плевали бы на то, что ребенок — будущий Гитлер!
— Номер 3917, не кричите. Из-за вас не слышно песни. Дайте послушать песню.
— Сами начали…
— Все, закончили эту тему. Летите дальше. Куда, кстати, вы направляетесь?
— В Соединенные Штаты Америки, как и все вы.
— Ой, как актуально. Вы приготовьтесь заранее к встрече с американцами, они Гитлера не любят и к вам отнесутся негативно.
— Да нет во мне ничего про Гитлера!
— Хватит! Всем молчать! Кроме песни…
Ла-ла ла-ла
Ла-ла ла-ла-а-а-а-а-а-а-а-а
Ла-а-а ла
Ла
«…буду нескоро. Через год или два. Тут много работы: встречи, конференции. Мама, не волнуйся, тут нет террористов и прочих неприятностей. С местными жителями я почти не общаюсь…»
— Номер 3917, а что в вас еще написано?
— Про Гитлера? Или дальше?
— Ай, да прекратите уже! Не называйте это имя. Про что-нибудь другое есть хоть слово?
— Да, во мне пять листов, и все — про немцев.
— А кто пишет? Немец?
— Нет, американец пишет знакомой девушке. Он прочитал рассказ про … ну, вы поняли, про кого он прочел рассказ. А потом задумался о немцах и их образе в литературе и кинематографе…
— Так, интересно!
— Да, мне тоже понравилось. Пишет живо так, без штампов. Видимо, рассказ его сильно впечатлил.
— Он не фашист?
— Да, фашист. А вы не знали? Я думал, раз вы так его не любите, значит, знаете, что он был фашистом. Он придумал фашизм…
— Вы про кого?
— Про … ну, вы запретили мне называть его имя. Он, несомненно, был фашистом. За это вы раскричались на меня, не так ли?
— Я не про Гитлера спрашиваю, а про того американца, который пишет письмо своей знакомой. Он — фашист?
— Как?! Вы тоже — «не про Гитлера»? А кто вас написал?
— Не важно. Тот человек… Макс Деринг… вот, написано же на вас — Макс Деринг. Макс — фашист?
— Он не любит фашистов, так как они испортили ему детство. Он пишет, что в детстве считал слова «фашист» и «преступник» синонимами. От этого его детство было наполнено поисками фашистов, и прошло неудачно, как он сам считает.
— Так-так. А что еще он пишет?
— Что считал всех немцев фашистами. А еще он думал, что все они — негодяи. И предлагал друзьям по школе разбомбить Германию, когда они вырастут, чтобы на земле не было негодяев. А теперь, когда он прочел рассказ про трагическое рождение Гитлера и когда прочел множество других книг, то понял, что Германия тоже пострадала от войны и фашизма и что немцы также не хотят возвращаться к тому времени.
— Так. Значит, он — не фашист. Я так и думал.
— Он очень хороший. Он обещает своей знакомой, что никогда больше не будет обзывать друзей словом «фашист», когда будет зол на них. Вообще, не будет ругать немцев и станет изучать историю, когда вернется в Штаты.
— Это замечательно! Наша молодежь вырастет думающей. Не будет верить этим фильмам, в которых история перевирается и которые зомбируют население…
Ла-ла ла-ла
Ла-ла ла-ла-а-а-а-а-а-а-а-а
Ла-а-а ла
Ла
Ла-ла-ла-а-а-а-а-а-а-а-а
«… на голову. Там была шляпа, потому я не сразу заметил его, а когда заметил, то удивился. Шляпа у меня — одно загляденье. Настоящая, как у английских аристократов. В ней я очень похожу на эмигранта. Но не думай, что я действительно хочу эмигрировать. Зачем мне это? Дома все равно лучше…»
«… собирается купить мне самолет. Почему-то ни у кого вокруг нет личного самолета. Оттого-то и хочу себе самолет. На шестнадцать лет мне подарили квартиру, на восемнадцать — машину. Так что им остается подарить мне на двадцатилетие? Са-мо-лёт. То-то и оно…»
«… передавай привет бабушке, маме, папе, сестре, брату и все соседям. Я скоро приеду. Осталось полгода, и смогу к вам вырваться. Мой английский все лучше и лучше. Учитель Тину-Тину хвалит меня. Я
