Я говорю: «Зверодер, а с чего ты решил, что такой крутой?»
Зверодер с удивлением глядит на меня. «Слышь, урод, ты меня не трогай. Ты не хряк. Ботинком в морду захотел? А? Биться хочешь?»
Я беру в руки M-16.
Зверодер тянется за своим M-60.
Ковбой говорит: 'Слушай, вот чего я терпеть не могу, так это насилия. Хочешь Зверодера долбануть? – Образцовое желание. Звера один хрен никто не любит. Да он и сам себе противен. Но тебе реальная пушка нужна, не эта игрушка M-16. Маттел[31] – это стильно. Ковбой отцепляет осколочную гранату от бронежилета и бросает ее мне. «Бери, вот этим давай».
Подхватываю ручную гранату. Несколько раз подбрасываю ее в воздух, ловлю, не отводя взгляда от Зверодера.
– Нет, я вот надыбаю себе M-60, и тогда у нас с этим уродом будет дуэль -
– Кончай, Джокер, – прерывает меня Мистер Недолет. – Слушай сюда, Зверодер. Еще хоть раз к малолетке пристанешь, и я спрячу свою маленькую серебряную шпалу в карман, и тогда уж мы с тобой смахнемся.
Зверодер фыркает, сплевывает, берет бутылку тигровой мочи. Он запускает зуб под металлическую крышку и с силой дергает бутылкой. Крышка с хлопком слетает. Он делает глоток, потом глядит на меня. Бормочет: «Крыса гребаная...» Делает еще пару глотков и очень громко говорит: «Ковбой, помнишь, мы устроили засаду углом у Ке-Сань и грохнули стрелковое отделение СВА? Помнишь ту маленькую гуковскую сучку, проводника ихнего? Она намного младше была, чем та, что я сегодня видел. – Делает еще глоток. – Мне и ту трахнуть не удалось. Но там-то нормально. Нормально. Я ее гребаное лицо выстрелом разнес. – Зверодер отрыгивает. Он смотрит на меня и самодовольно ухмыляется. – Так точно, крыса. Я ее гребаное лицо выстрелом разнес».
Алиса показывает мне костяное ожерелье и пытается убедить меня, что это волшебные вудуистские кости из Нью-Орлеана, но я вижу в них просто высушенные куриные косточки.
– Мы ... звери, – говорю я.
Пару минут спустя Бешеный Граф говорит: «Хряки не звери. Мы просто делаем свое дело. В нас то стреляют и мажут, то стреляют и попадают. Гуки тоже хряки, как и мы. Они воюют, как и мы. У них есть свои крысы-служаки, которые правят их страной, и у нас есть крысы-служаки, которые правят нашей. Но, по крайней мере, гуки – это хряки, как и мы. Вьетконг – другое дело. ВК – это такие высушенные старые мамасаны с ржавыми карабинами. А с СВА мы дружим. Мы друг друга убиваем, это само собой, но мы друзья. Мы круты. – Бешеный Граф швыряет пустую пивную бутылку на палубу и берется за свое духовое ружье „Red Rider“. Он стреляет из него в бутылку, и пулька отлетает от бутылки со слабым „пинг!“. – Мне эти коммуняки нравятся, серьезно говорю. Хряк хряка завсегда поймет. В замечательное время живем, братаны. Мы веселые зеленые гиганты, мы бродим по земле с оружием в руках. Нам никогда уже не доведется повстречать людей лучше, чем те, кого мы здесь сегодня замочили. После ротации в Мир нам будет не хватать людей, в которых действительно стоит пострелять. Надо создать правительство, которое работало бы для хряков. Хряки смогли бы привести этот мир в порядок. Я ни разу еще не встречал хряка, который не пришелся бы мне по душе, кроме Звера».
Я говорю: «Хрен когда. Смысла нет. Давайте лучше спасать Вьетнам от местного народа. Нет сомнений, что они нас любят. Знают, что если не будут любить, мы их убьем. Возьмешь их за яйца – умы и сердца подтянутся».
Донлон говорит: «Ну, теперь мы богатые, пива у нас боку и хавки боку. Вот только Боба Хоупа не помешало бы».
Я поднимаюсь. Пиво ударило мне в голову. «Сейчас Боба Хоупа покажу». Делаю паузу. Ощупываю лицо. «О, блин, нос у меня маловат». Редкие смешки.
В сотне ярдов от нас тяжелый пулемет выпускает длинную очередь. В ответ слышна нестройная пальба из автоматов.
Начинаю вечер пародии.
– Друзья, меня зовут Боб Хоуп. Уверен, вы все помните, кто я такой. Я с Бингом Кросби в нескольких фильмах снялся. А во Вьетнам приехал вас развлечь. Там, дома, о вас не настолько заботятся, чтобы вернуть в Мир, чтоб вас больше не мочили, но все-таки о вас там не забыли и шлют сюда юмористов, чтобы вы, по крайней мере, могли помереть с улыбкой. Ну, слышали анекдот про ветерана из Вьетнама, который приехал домой и сказал: «Смотри, мама, а рук-то нет!»
Отделение смеется. Потом просят: «Джона Уэйна давай!»
Начинаю рассказывать отделению анекдот своим фирменным голосом Джона Уэйна:
– Остановите, если уже слышали. Жил да был морпех, весь на стальных пружинах, полуробот – дико звучит, но правда – и каждое движение его было из боли, как из камня. Его каменная задница вся была побита и переломана. Но он только смеялся и говорил: «Меня и раньше били и ломали». И, естественно, было у него медвежье сердце. Доктора поставили диагноз – а сердце его продолжало биться несколько недель спустя. Сердце его весило полфунта. Его сердце перекачивало семьсот тысяч галлонов теплой крови через сто тысяч миль вен, и работало оно усердно – так усердно, что за двенадцать часов нарабатывало столько, что хватило бы шестидесятипятитонный вагон на фут от палубы поднять – так он говорил. Мир не даст пропасть зазря медвежьему сердцу – так он говорил. Его чистую голубую пижаму многие награды украшали. Он был живой исторической легендой, которая в мастерскую зашла, чтоб подремонтироваться. Он не унывал и здорово держался. И вот однажды ночью в Японии жизнь его ушла из тела. И была она черна – как вопросительный знак. Если вы можете сохранять голову на плечах, когда все вокруг теряют головы – возможно, вы неверно оценили ситуацию. Остановите, если уже слышали...
Никто не отвечает.
– Эта война все мое чувство юмора загубила, – говорю я. Присаживаюсь на корточки.
Ковбой кивает. «Именно так. Я уже просто дни считаю, просто считаю дни. Сто дней до подъема, и я окажусь на большой серебристой Птице Свободы, полечу в Мир, в свой квартал, в штат Одинокой Звезды, обратно в Большую лавку. Я буду весь в медалях. И буду я цел и невредим! Ведь если ранят, то отправляют в Японию. Тебя отвозят в Японию, и кто-то там прицепляет увольнение по медицинским показаниям к тому, что от тебя осталось, и вся такая прочая хрень».
