всех Домов. Сколько в этот стадион было вбухано денег, страшно себе даже представить; и это даже не принимая во внимание зарплаты огромному персоналу, нужды самих лошадей, потери в пахотных землях… впрочем, окупился он, насколько мне известно, в первый же год.
Лошади… Марк, мой дед, обожал лошадей. Нас всех в обязательном порядке учили верховой езде — эдакое подобие старинной английской аристократии. Мы, потомки рода Фииншир, не пылали нездоровым энтузиазмом — седло довольно чувствительно травмировало чересчур нежную пятую точку, ноги и спина затекали от неудобного положения, а уж лучшей тренировки для пресса и вовсе придумать нельзя. К тому же лошадей потом надо мыть, им нужно перевязывать суставы перед всеми поездками, их нужно водить в инфракрасный 'солярий' для пущего высыхания, а уж запах лошадиного пота… Мои старшие братья, к тому же, находили подобные занятия недостойными джентльменов. Мои сестры считали, что лошади — это страшные зверюги, и лучше бы к ним не приближаться. Мой отец только поощрял подобное отношение; из всего Рода лишь дядюшка Соалит одобрял увлечение Марка конным спортом, все остальные же лишь поминали тараканов в голове и давали старику наиграться в кавалерию.
Я же находил лошадь довольно нерациональным средством передвижения в современном мире, но вполне притягательной возможностью сбежать от представителей своей семейки. К тому же Винкл влюбилась в конезавод с первого мимолетного взгляда, и это чувство оказалось глубоким и взаимным.
Поэтому сейчас мы с Аластором мило беседовали о транспортных проблемах, причем я склонялся то в одну, то в другую сторону, раскачиваемый корзиной для пикника и гитарой своей бессовестной сестренки, а Винкл носилась вокруг нас по зелено-золотистому полю и собирала цветы.
— И все-таки, почему мы идем пешком?..
— Винетт не любит летать, — усмехнулся я. — К тому же садиться пришлось бы на круг для конкура, а нас бы за это управляющий просто убил…
И это, кстати, почти правда — площадка, пригодная для лайна, там действительно всего одна. Можно еще, конечно, сесть на крышу… а потом кричать с нее 'Откройте верхнюю дверь, пожалуйста!', подпрыгивая на обжигающих даже сквозь обувь плитах, нагретых полуденным солнцем…
Аластор, должно быть, подумал о том, что Дом Фииншир просто не захотел тратиться еще и на стоянку близ ипподрома (на самом деле мы потратились, но сейчас, за отсутствием гостей, ангар и площадка законсервированы), но вслух сказал другое:
— У вас очень демократичные порядки.
Я приподнял брови. Мне наши порядки казались какими угодно, но только не демократичными.
— У нас слуги не посмели бы повысить голос на члена династии, — грустно фыркнул Аластор, отворачиваясь от меня и довольно успешно делая вид, что любуется далекими несуществующими горами и бликами солнца на стенах Купола.
— А он и не будет повышать на меня голос, — усмехнулся я. — Он просто будет нудить о своих затратах, выходах на минимум и больной бабушке… А мы все-таки отдыхать едем, мне не хотелось бы заставлять тебя это выслушивать. К тому же Кристофер — не просто слуга.
— Но он же на вас работает?..
— Хм… ну, в таком случае, да — у нас очень демократичные порядки.
Мы замолчали. Винкл деловито заплетала венок из ромашек и васильков, причем венков было почему-то три; я со страхом подумал, что мне придется одеть это на свою и без того несчастную, кудрявую голову, и решил передарить венок своему коню. Аластор смотрел то на причудливые облака, складывающиеся в странные узоры, то на Винкл, зелеными волосами которой играл прохладный ветер.
А я размышлял о нашем биполярном мире, на одном полюсе которого все решают деньги, связи и гены, а Контроль становится позором семьи и трагедией человека, а на другом, по-своему более счастливом, люди просто живут — в крайнем случае доплачивая за липовое свидетельство о чистоте крови…
Да, для введения Контроля были причины. Да, при таком количестве мутаций наша раса просто вырождается, превращаясь во что-то страшное. Да, если не контролировать гены, то уже через четыре поколения человечество уступит свою нишу какому-нибудь другому виду, но… неужели за самую малую мутацию расплатой должна стать смерть?..
Такие люди, как Головастик, не должны иметь возможности продолжить род — ведь с каждым поколением генная картина будет становиться все страшнее. Но разве это должно лишать ее права на саму жизнь?.. Она, и другие такие люди, могли бы быть полезны нашему миру — ведь они могут двигать науку, лечить людей, да просто — работать…
За год Контроль убивает до миллиона людей. И примерно половина из них умственно здорова, а десятая часть обладает коэффициентом интеллекта большим, чем у большинства населения Солнечной Системы.
Хотя, быть может, послабление в генном законе приведет к еще большему расслоению, сословным делениям, кастовым группам… меня никогда раньше не интересовала социология…
Но ведь что-то — что-то же нужно делать!..
Увы — люди замечают проблему, лишь когда сами сталкиваются с ней…
И я улыбаюсь своему Головастику, вежливо отказываясь от цветочного венка, непринужденно разговариваю с Аластором, 'человеком моего круга', думаю о лошадях… и это отчего-то наполняет мое сердце странным, неестественным чувством стыда…
Первым, кто встретил нас у витых, помпезных ворот, оказался Кристофер — как всегда, в довольно грязных джинсах, связанной на животе узлом рубашке, когда-то (довольно давно) бывшей белой, и этих ужасных простонародных шлепанцах. Он весело помахал мне рукой от трибун, пожал руку Аластору, чуть не ввергнув того в состояние шока, и предложил нам осмотреть стадион самостоятельно — попросив, однако, ходить подальше от шестого бокса, потому что там сейчас ветеринар принимает роды у Звездочки. На этом он вынужденно откланялся — у управляющего здесь наверняка очень много работы.
Слово 'лошадь' он произносил со странным благоговением; я не удивился бы, узнав, что он им молится.
С высоты наш конезавод, должно быть, похож на большую ромашку, изображенную чересчур увлеченным художником-импрессионистом. Ее тонкий, кривоватый стебелек — главная аллея, засаженная липами и покрытая брусчаткой в лучших традициях Дома Фииншир; к нему примыкает продолговатый прямоугольный 'листок' — посадочная площадка и ангары для лайнов гостей. Песочно-желтая сердцевина ромашки — круг для конкура; его окольцовывает бурая полоса для забегов. Дальше и выше — красно-синие трибуны для гостей, со звездчатой полосатой ложей для членов династий. 'Лепестки' — это шесть довольно унылых черных боксов для лошадей, с загадочными 'хозяйственными постройками', умостившимися между ними. Три одноэтажных корпуса на задворках — ветеринарный, инструментальный и тренерский — в эту картину вписывались разве что под видом облаков, но нас сейчас это волновало мало.
Входов в основное здание было два: один, с аллеи — на трибуны, и второй — к старту, из второго, обычно пустующего бокса.
Аластор оглядывался с немалым любопытством: наш конезавод — единственный внеземной в Солнечной Системе, гордость рода Фииншир. Его закрыли после внезапного мора среди лошадей; тогда в боксах оставалось едва ли пятнадцать этих гордых тонконогих созданий. Сейчас наши люди восстанавливают породу и поголовье; думается, что уже очень скоро витые ворота гостеприимно распахнутся, а расконсервированные ангары примут многочисленные лайны; правда мне отчего-то кажется, что это произойдет не раньше октября — отец слишком дорожит честью нашего рода.
Тогда жизнь делилась для меня на счастливое 'до', наполненное призрачной надеждой, и страшное 'после', холодное и пустое.
Дежурный по четвертому боксу, парень примерно моего возраста, охотно препоручил нашим заботам трех скакунов — моего обожаемого Салюта, высокого каурого жеребца, соловую Пастилу, которой Винкл немедленно скормила длинную морковку, и (с большим сомнением) старика Снежка, который, к немалому удивлению Аластора, оказался вороным. Пока Джерром объяснял, не слишком выбирая выражения, как седлать лошадь, как выравнивать стремена, как затягивать подпруги и почему, отпуская лошадь пастись, ее стоит расседлывать, я, посмеиваясь над выражением лица Аластора, устраивал на лошадиной спине чересседельные сумки; везти еще и гитару я отказался наотрез, так что с ней возилась Винкл. Ради такого
