потом попадают в пропасть. Мост — это лестница для тех, кто рожден только ползать и боится взлететь… Они придумывают себе опоры, на ходу укрепляя этот мост… хотя на его месте давно уже пора строить канатную дорогу. В конце концов все набираются смелости и уходят, обязательно. Иначе миры давно уже были бы запружены призраками… Надо просто набраться смелости и шагнуть вперед. И то, чем обманываю себя я — дескать, уйти можно только из своего мира… это все неправда. Все зависит только от желания. Но мне было очень легко убедить себя в этом…
Он замолчал и неожиданно произнес:
— А еще можно влюбиться. В живого человека. Связать себя с ним. Пока жив этот человек, существуешь и ты… и узкий мосток кажется настоящим проспектом, по которому ты смело идешь вперед, потому что думаешь — проспект не проломится. И нет под ним нет никакой пропасти… Но она есть… Я уже так делал. Я влюбился в Настину бабушку. Она отвечала мне взаимностью, мы встречались. Она к тому времени уже была замужем, причем вряд ли по любви, но ее это не останавливало. С ней я был счастлив. А потом… что такое человеческая жизнь по сравнению с вечностью, отведенной призраку?.. И она умерла. Тогда я едва не ушел вслед за ней. Меня удержала Настина мама… Если так подумать, то получается, что Настя — моя внучка… Впрочем, я не вполне в этом уверен, да и вообще не уверен, что это возможно. Но я убедил себя в этом — и остался здесь. Но нить вновь становится все тоньше… И я снова влюбился. Не специально, поверь. Просто так получилось… Я слабак и трус, я знаю. А сейчас я чувствую себя еще и ублюдком. Потому что для меня ее жизнь — мгновение. И я ей эту жизнь испорчу. Не дам прожить ее так, как стоило бы. И так сломаю еще не одну такую жизнь просто потому, что мне тоже хочется жить…
Он отстраненно погладил Барсика. Глаза были совершенно пустыми.
— Она не понимает, что на самом деле меня — не существует. Она верит в меня. Для нее я живой. Просто немного… ладно, очень странный жилец, способный ходить сквозь стены. Она относится ко мне, как к живому. Наверное, из-за этого она мне так дорога…Из-за того, что с ней я забываю, что меня на самом деле нет. Я должен уйти, но… не могу. Я не могу… и боюсь. И не хочу тоже. Я хочу снова быть живым, снова быть таким же, как и все. А на самом деле я давно уже разложился в бедной могилке, и сама могилка давно уже поросла мхом. А то, что ты видишь перед собой — это так, обрывок, завихрение… Ты не представляешь, как это больно — быть всего лишь завихрением.
Он говорил, говорил, говорил, вкладывая в невыразительные слова свою боль и свою, призрачную тоску.
А я просто слушал и молчал — потому что сказать-то было нечего.
— Знаешь что, — медленно сказал я, — пойду-ка я сварю кофе.
Вик безразлично кивнул.
Я ушел на кухню. Сварил настоящий кофе, в турке, тот самый, приличный — кофе нашего знакомства. Нарочито медленно включил огонь, нарочито медленно вытащил пачку кофе.
Мне не хотелось возвращаться в комнату. Просто потому, что Вик действительно был прав.
Во всем, кроме одного.
Он не просто завихрение, нет. Он гораздо больше. Точно так же как человек — не просто животное класса млекопитающие, отряда приматов.
Что бы он там ни говорил про смерть, про труса и про Сэфэс прежде всего он все равно остается человеком, личностью. Просто сейчас он немного… запутался, что свойственно всем людям.
Наверное, для него действительно будет правильным сделать один длинный шаг вперед… и он уже очень скоро его сделает.
Но мне… да, мне будет очень его не хватать.
Я поставил на поднос две чашки с кофе, глубоко вздохнул и вернулся в комнату.
Вик, против моего ожидания, не хандрил и не спал, он сидел на диване, придерживая одной рукой гитару, а второй спешно набрасывая что-то на листе. Меня он даже не заметил. Я поставил на край столика поднос, подхватил на руки Барсика (кот, против обыкновения, даже не зашипел на меня, а спокойно обвис в руках), забрал одну чашку и убрался на кухню.
Барсик вырвался из рук, запрыгнул на подоконник. Я усмехнулся, сел рядышком, уперевшись лбом в стекло. Глотнул кофе, поморщился, добавил сахара. Невольно прислушался к тихому перебиранию струн.
Реальный мир совсем не так хорош. Он некрасив, жесток и бессердечен. И жизнь не ценится здесь даже в медный грош — Но мне таким он более привычен.
Здесь жизнь не прячется за призрачные стены, И предстает такой, какая есть. Старушка обнищавшая, в морщинах, Что безошибочно узреет в словах лесть.
Жизнь не идет, а гордо выступает, Хоть опирается на тоненькую жердь. Ей не нужны вуали; преклоняет Пред ней главу ее сестрица — Смерть.
Тропа, мосты, проспекты и дороги — И все бегут туда, за горизонт. По ним идут и пеший, и подводы… По ним идут сестрицы, бок и бок.
И вот, когда одна из них, на счастье, С собою заберет одну из душ, Не будет крика, слез или ненастья, А будет только смелым людям туш.
Громыхнуло; из низких свинцовых туч наконец полилась вода. Толстые, тяжелые капли достигали земли и взрывались на ее поверхности. По окну полились потоки; окно мигом стало холодным, но я не шевелился, все так же сидел и смотрел на ровные потоки воды, падающие с неба.
Барсик потерся о мою руку, неуверенно мявкнул. Я автоматически погладил его, потрепал за ухом.
— Тебе все настроение испоганили, да?.. — неловко спросил котяра, перебираясь ко мне на колени.
Я прислушался к себе и с удивлением, но честно ответил:
— Нет. Наоборот, даже как-то… легче стало.
Это была правда. На душе было светло и ясно, как будто бы… прикоснулся к чему-то великому, светлому и необъяснимому.
Я еще долго сидел, вглядываясь в темные улицы, и думая о жизни, о Вике и в общем, о завихрениях. И думать об этом было совсем не так тяжело, как я себе это представлял.
В стекло барабанил дождь, в гостиной Вик наигрывал какую-то спокойную мелодию, я думал о смысле жизни, автоматически поглаживал пушистого и теплого Барсика. Я сам не заметил, как уснул прямо на подоконнике, прислонившись лбом к стеклу.
И на этот раз мне ничего не снилось. Ни Вера, ни Настя, ни даже Барсик. Только в ушах все время стоял мягкий баритон Вика, напевающего неизвестную песню…
Меня разбудил звонок в дверь. Я открыл глаза, сел, почувствовав, что бок затек и двигаться больно. Как я мог спать в такой позе?..
За ночь дождь перестал, но тучи не разошлись, и на улице по-прежнему было темно и мрачно. Было еще очень рано — часов восемь, наверное… Хотя, в общем-то, восемь — это не рано. Это я обленился…
Кому я мог понадобиться в такое время?..
Я сполз по подоконнику, отпер дверь перед Настей и сообразил, что звенит что-то еще.
— Я тебя разбудила?.. — виновато спросила Настя. — Просто решила заскочить перед занятиями…
— Нет, я уже встал, вот, решаю, ставить кофе или 'белую розу' выпить… А что это звенит?.. Это ты звонок держишь?..
Настя продемонстрировала мне обе руки. Черт, что за противный рингтон?..
Вышел и Вик и, естественно, тут же спросил, что это звенит.
— Не знаю, — хором сказали я и Настя.
Вик немного постоял, раздумывая… и резко побелел.
— Отойдите все от шкафа.
У него был такой тон, что мы не решились задавать вопросы..
— Вик, не смей!..
Но Барсик опоздал — Вик правой рукой очертил полукруг широким взмахом. Я успел заметить, что у него алым засветились глаза, а на кончиках пальцев появилось по огоньку. В глазах мигнуло; Вик побелел
