Это правда — Сергей Гурский уже видел свою версию, чувствовал ее незримое присутствие в душной, захламленной комнатенке.
Знал ее на ощупь и на вкус, как всех своих многочисленных женщин.
И как женщине же, сразу, без долгих размышлений определил ей место в общем ранжире.
Достойное место, такое достойное, что, пожалуй, не случалось ему забираться так высоко доныне.
Вот что почувствовал сейчас Сергей Гурский.
И короткая нервная дрожь возникла где-то внутри, в районе солнечного сплетения, — редкая, судьбоносная дрожь.
Были у Сергея Гурского памятные тому примеры.
Он снова навис над компьютером.
Все складывалось, слава Богу, — ночью было спокойно, тихо, никто не дышал в затылок, писалось легко и быстро.
'Он пришел ко мне под утро. Чьи-то холодные пальцы коснулись плеча. Но чужое неожиданное прикосновение не испугало поначалу.
Спросонок, наверное.
— Кто? Что? — пробормотал я, еще не совсем проснувшись.
Но постепенно сознание возвращалось в реальность.
И страх тонкой струйкой просочился в душу.
Никого, кроме меня, не могло быть в этот час в квартире.
Но… кто-то был.
Его (откуда-то сразу же пришла уверенность, что ночной пришелец — мужчина) размытый силуэт был хорошо виден на фоне белой стены.
И еще — в комнате отчетливо веяло прохладой, хотя окна были плотно закрыты с вечера.
Да и не в окнах дело — говорю же, знания приходили ко мне бог весть откуда, но я немедленно принимал их на веру.
Теперь я был уверен, что прохладой тянет от него.
Странной прохладой, совсем не такой, что струится теперешними ночами по спящим уютным улицам.
Какой же? Нет, описать этого словами мне не под силу.
Пугающей, неземной, но и не небесной.
— Не бойся. Я не трону тебя, не причиню зла. Я хочу говорить с тобой, потому что боюсь. Очень боюсь…
Голос его был тих и глух.
Словно и не говорил вовсе мой ночной пришелец, а шелестел едва слышно.
Но каждое слово было мне понятно. И не вызывало сомнений.
Скажи он сейчас: встань — наверняка бы встал.
Скажи: открой окно — открыл бы не задумываясь.
Но он заговорил о другом.
И кровь застыла в моих жилах.
— Он восстал теперь после долгого сна. И призвал меня к себе, под сень своих лесов, на каменные скалы семи гор[18]. Не меня одного. Ибо не спит Он теперь, и нельзя больше спать его слугам…'
Под парусом «Ахерона»
Маленький самолет бесшумно вынырнул из лиловой сумеречной пелены небес.
Легко скользнул вдоль глянцевого полотна посадочной полосы.
Стремительной, едва различимой тенью мелькнул в густом полумраке.
И замер.
Костас открыл глаза и не сразу понял, где он теперь.
А главное — куда и зачем направляется?
Ясно было одно — он в самолете, самолет совершил посадку.
Близилась ночь, и, как всегда в эту пору, небо почти слилось с землей.
Воздух пронизан был теплым влажным дыханием.
Оно немедленно наполнило маленький салон, как только открыли люк.
И, с удовольствием вдохнув его полной грудью, Костас подумал: «Значит — юг».
И сразу же вспомнил — Турция.
Почему Турция?
Это пока оставалось загадкой.
Речь поначалу шла о Цюрихе — напомаженный швейцарский адвокат буквально рвался на родину.
Костас его понимал и был совсем не против выпить светлого пива где-нибудь на Банхофштрассе.
Однако ждать нужно было как минимум до утра.
Выйдя из тюрьмы, они немедленно отправились обедать в «La Bastille» — небольшой и довольно уютный ресторан с неожиданно приличной французской кухней.
— Из тюрьмы — в тюрьму? — без тени улыбки констатировал Костас, разглядев вывеску заведения.
— Здесь прилично кормят. Говорю как француз — мы знаем толк в еде. К тому же это традиция.
— Кормиться в Бастилии?
— Нет, освобожденного узника прежде всего следует хорошо накормить.
— Действительно… Вырвавшись на свободу, человек жадно ест… Тысячу раз наблюдал эту сцену в кино и читал, наверное, никак не меньше… Но никогда не задумывался.
— Благодарите Бога! Об этом помнят адвокаты. И… те, К0го однажды уже хорошо кормили именно в этой связи.
Обед вышел на славу.
Настало время сыров — существенный, если не священный, обряд французской трапезы! — когда мобильный телефон едва слышно звякнул в недрах аккуратного адвокатского портфеля.
Крохотная золотая буква 'D' над маленьким замком о многом говорила знающему взгляду.
Конец обеда был скомкан.
— В аэропорту уже ждет самолет, который доставит вас в Турцию. Там, разумеется, встретят, — сухо сообщил швейцарец, коротко поговорив с кем-то по телефону.
— А вы?
— Я лечу в Цюрих. Утром, разумеется.
Он был раздосадован, хотя и хранил привычную невозмутимость.
Однако Костас чувствовал — юристу обидно: личный самолет летит не за ним.
Личный самолет человека…
Впрочем, имя этого человека, как ни странно, до сих пор не было произнесено вслух.
Ни разу.
Даже когда формальности были закончены и они остались с адвокатом наедине.
Мысль эта показалась Костасу интересной. Она вспыхнула в сознании неожиданно и довольно ярко, но быстро погасла.
И немедленно забылась.
Он и теперь не вспомнил об этом, хотя упомянутая персона стремительно приближалась, легко преодолевая небольшое пространство.
В какой-то момент показалось, что высокий, представительный мужчина, поднявшийся навстречу гостю, едва тот переступил порог просторной каюты, торопится заключить его в крепкие, дружеские объятия.
Но произошло нечто смутное, неясное, неуловимое — пролегла какая-то тень.
Планы хозяина расстроились.
Возможно, впрочем, виной тому был гость.
Слишком неловко замешкался он у входа.
Слишком.
Будто именно потому, что не спешил припасть к широкой груди хозяина.
Сойдясь вплотную на середине каюты, они ограничились рукопожатием.
