правда, Гамалеи работал, и не только он, но все равно… Нет, это слишком долго и… водки мало. Я не смогу, а ты все равно ни черта не поймешь. Не обижайся…
— Я не обиделся. Хорошо. Может, в другой раз… Потому что это действительно интересно. В определенном смысле это ведь почти ваша «классовая» теория. Пурпурный недуг поражает только тех, кто одет в пурпур. Черт возьми, это звучит революционно!
— Пожалуй. Только чего теперь радоваться-то? Во-первых, ты опоздал пролить елей на партийные души наших бывших правителей. А во-вторых, ваш покорный слуга некоторое время назад занялся именно тем, чтобы этот классовый, как ты говоришь, признак развеять. И — не станем скромничать — практически уже… это… испепелил. Пусть теперь бродит вместе с призраком коммунизма где-нибудь там у вас, в Европах.
— Пусть бродит. Но я пока не вижу призрака — передо мной стройная теория Иды Макальпин и Ричарда Хантера[20], согласно которой представители нескольких династических кланов страдали и передавали друг другу по наследству…
— Да-да-да… Все знаю и сам наслаждался ходом их мысли. Говорите, что король Георг Третий трижды вдруг впадал в безумие?
— Четырежды.
— Тем более любопытно. А не сопровождалось ли странное слабоумие короля иными заслуживающими внимания симптомами? Ах, сопровождалось! Хромотой, говорите? Болями в брюшной полости? Коликами? Чем-то там еще — не суть важно. Но главное — вот что совершенно не укладывается в клиническую картину психического заболевания, — моча его величества во время странных приступов окрашивалась в неповторимый красный, а если уж быть точным — пурпурный цвет! Словом, эта парочка — я имею в виду Иду и Ричарда, мать и сына, — сделала правильные выводы и двинулась в единственно возможном направлении. Тогда и прозвучало впервые — порфирия. Потом были названы, изучены и описаны разные ее варианты, а вернее, степень нарушения метаболизма порфирина, и соответственно формы протекания болезни, новые и новые симптомы. Мария Стюарт и ее сын Джеймс Первый, Карл Первый, кайзер Вильгельм, его сестра Шарлотта, принцесса Викки — старшая дочь всеевропейской бабушки, королевы Виктории, принцесса Федора… Блестящие имена, блестящая жизнь. И что же? Мучительные боли в глазницах, голове, спине и животе, светобоязнь, приступы беспричинной раздражительности и более серьезные нарушения психической деятельности, крайне низкая свертываемость крови. Последнее оказалось едва ли роком для России — цесаревич Алексей, правнук все той же королевы Виктории, страдал наследственным недугом крови — гемофилией. Кто знает, не будь мальчик так страшно, неизлечимо болен, как вел бы себя его несчастный отец — последний наш император Николай? Не проявил бы он в нужный момент большей воли и твердости? Кто знает? Словом, страшная королевская болезнь, поражая избранных, заставляла страдать миллионы. Один положительный аспект. Пожалуй, только один. Достоверность подобной информации не вызывает сомнений. Ибо здоровье порфироносных особ — залог благополучия Целых империй. Их «пуки» и «каки» исследовались с особой тщательностью и подробнейшим образом описывались в назидание потомкам.
— Ты шутишь. А именно это обстоятельство сильно мешало работе. Ее даже пытались — как это бывало у вас раньше — запретить. Полагали, что ученые позволяют себе слишком много. Ладно еще раздобыли полотнище, в которое завернули когда-то отсеченную голову Карла Первого, и «подшили к делу» запекшиеся пятна его крови. Весной 1945-го воспользовались военной неразберихой и — опять же! — классовым сознанием твоих соотечественников, вскрыли несколько надгробий на оккупированных русскими землях — и получили вожделенные ДНК почивших принцесс Шарлотты и Федоры. В общем-то закрывали глаза даже на то, что ученое семейство не слишком вежливо сует нос в интимные места переписки коронованных особ. В ту, как ты понимаешь, часть, где одна престарелая матрона жалуется другой на невозможно кровавый оттенок мочи в ее ночном горшке и сетует на страшные мигрени. Однако ж когда речь зашла о царствующих особах…
— Да, я знаю. Их труды не всегда печатали, полемика вокруг теории была яростной, а смерть и теперь кажется мне странной.
— Почему же? Они ведь умерли от рака?
— Оба. И почти одновременно?
— Но доктор Рель? Он продолжает их исследования и, слава Богу, жив, отмечен «Wolfson History Prize»[21].
— это очень престижно. Преподает в Суссексе. Мартин Уоррен — между прочим, один из моих преподавателей — читает в Лондонском королевском колледже. Смею тебе напомнить, но «Пурпурную тайну» написали именно они. Разумеется, опираясь на труды матери и сына. И к слову, дорогуша, все это время мы воодушевленно возимся именно на их газоне. Ты не заметил? Где же обещанный призрак? Публика начинает сомневаться.
— Передай, пусть успокоится. Явление призрака состоится. Он явится немедленно из… этого самого хорошо утоптанного газона. Это не займет много времени. Просто хотелось, что называется, сверить часы. Иными словами…
— Можешь не извиняться — ты хотел убедиться, что я действительно имею представление об этом газоне. Отвечаю прямо: видел пару раз издалека. Убедился?
— Да-а, вполне! А почему издалека? Думаю, ты не пропускаешь погожего денька, чтобы поваляться на сочной траве. Может, даже снимаешь носки и бегаешь по ней босиком? Как в раннем детстве. А, дружок?
— Ты зло иронизируешь? Или шутишь?
— Ни то ни другое — готовлю почву для призрака.
— Она давно готова.
— Отлично. Тогда вставай, идем в комнату.
— Зачем?
— Там компьютер, дубина. На пальцах у меня не получится.
Большой монитор солидного компьютера занимал добрую половину рабочего стола.
Другая — была завалена бумагами разной степени важности, размера и толщины.
Клавиатура потому нашлась не сразу.
Еще некоторое время ушло на поиски мышки, которая в умелых руках Михаила Ростова благополучно обходилась без коврика, ловко перемещаясь по первому попавшемуся под руку листу бумаги.
Впрочем, все это уже было позади.
Монитор светился.
Мышь…
Необходимость в ней, собственно, уже отпала.
Картинка на экране минут десять оставалась неизменной.
И это, похоже, устраивало обоих мужчин.
Один — откровенно наслаждался произведенным эффектом.
Другой — столь же откровенно пытался прийти в себя и s относительно спокойно осмыслить увиденное. Не слишком успешно! Хотя и старательно.
— Я не знаю, Михаил. Но я… Я просто боюсь произнести это вслух.
— А я и не настаиваю на этом. Взирайте молча. Так даже эффектнее.
— Значит, это осуществимо?! Ты утверждаешь, что это осуществимо?
— Осуществимо. Могу написать крупными буквами. У тебя на лбу, если пожелаешь!
— Но не осуществлено?
— Вот ты о чем! Последний островок надежды? Понимаю. Увы. Он стремительно уходит под воду. Осуществлено.
— Я хочу это видеть.
— Да ради Бога! Но не сегодня же. Время, извините за напоминание, близится к… о! — пяти часам утра. Извольте, сударь, баиньки. Должен сказать, что гостевой диван у меня — отменный. Всякий, кто имел честь почивать на нем, а таковых…
— А когда?
— Что, прости?
