всем ужасном великолепии.
Именно так — ужасном великолепии.
Ужасным был вид останков — ибо скелет, погребенный в каменном гробу, был обезглавлен.
Великолепным было убранство — камзол из златотканой парчи, обильно расшитый драгоценными камнями.
Руки покойного при погребении скрещены были на груди, теперь остались от них только хрупкие фаланги костей, но и они по-прежнему сжимали рукоятку тяжелого меча,
Выполненную в форме головы дракона, хищно оскалившего пасть. Вместо глаз чудовища тускло мерцали в полумраке два огромных изумруда. Ножны меча покрыты были искусным орнаментом, в канве которого также сплелись грозные чудища — драконы, усыпанные изумрудами и рубинами. Отчего казалось, что сошлись могучие монстры в смертельной схватке и живая алая кровь брызжет, скатываясь по зеленым чешуйчатым телам.
Оцепенение постепенно проходило.
Однако ж Костас все еще стоял, не в силах пошевелиться и отвести глаз от сплетения драконьих тел на драгоценных ножнах рыцарского меча.
Зрелище завораживало.
Рассудок очнулся первым, и стала понятна мистическая притягательность орнамента.
Многочисленные рубины на ножнах были выложены так искусно, что казалось — живая кровь беспрестанно струится меж сплетенных драконьих тел, не проливается наземь, растекаясь густыми страшными лужицами, растворяется в бесконечности — и значит, где-то там, в субстанциях неведомых, рождается новая жизнь.
Ибо живая кровь на то и жива, чтобы всегда продолжать жизнь и знаменовать ее, а не смерть вовсе.
А смерть — что же?
Она вечно бродит рядом, в надежде на случайную наживу. И порой получает свое.
Но только — порой.
Так было и так будет.
Всегда.
Во веки веков.
Аминь.
Костас вздрогнул, окончательно приходя в себя.
Что за странные мысли роились в его голове?
Чужие — вне всякого сомнения — мысли.
Но не чуждые ему.
Нет, не чуждые.
Как странно.
Впрочем, одно было ясно — чужие или нет, странные Мысли пошли ему на пользу.
Настолько, что достало сил и смелости низко склониться над загадочными останками и даже коснуться их рукой. Напрасно.
Мерцающая золотом парча, казавшаяся на расстоянии прочной, совсем не тронутой временем, от слабого прикосновения пальцев немедленно рассыпалась в прах. Костас стремительно отдернул руку. И даже отступил на шаг от саркофага. Поздно.
В том месте, где дерзкая рука смертного коснулась древних останков, образовалось небольшое отверстие, в котором отчетливо белело нечто — вероятнее всего, одна из костей скелета.
Поначалу Костас не хотел даже приближаться к захоронению.
Не от страха, но из боязни повредить еще что-нибудь. Однако в образовавшейся дыре что-то блеснуло. Костас направил туда луч фонарика и, следуя за ним, вроде бы непроизвольно снова шагнул вперед, вплотную приблизившись к саркофагу.
Зрение не обмануло: под парчовым камзолом покойный носил крест.
Небольшое — по виду — золотое распятие. Нечто в нем, однако, привлекло внимание Костаса. Нечто необычное.
С превеликой осторожностью, дабы — упаси Боже — не коснуться чего-либо еще в облачении погребенного, тем паче его самого, а вернее — его костей, Костас склонился над останками.
Православный крест на груди рыцаря был и вправду не совсем обычным, а вернее — совсем не обычным.
У ног Спасителя, будто бы обнимая его колени, распластался дракон. Голова чудовища была высоко поднята вверх и взгляд устремлен на умирающего Христа.
Крест был небольшим, однако древний мастер сумел отразить состояние зверя.
Поза и, казалось, даже взгляд крохотных, едва различимых глаз дышали глубокой тоской.
Сомнений не оставалось — чудище глубоко скорбело и, возможно, готовилось, как верный пес, умереть у ног распятого хозяина.
— Дракон, скорбящий у креста Господня? Боже правый, но ведь это, наверное, ересь? — Костас медленно перекрестился. — Дракон, скорбящий у креста… Дракон на службе сил Господних…
Что-то такое ведь говорил старый доктор Эрхард, царствие ему небесное. Вот кто ликовал бы теперь по-настоящему. Не безымянный череп, а целое и почти не тронутое временем тело, вернее — его останки.
И с массой атрибутов.
Причем наверняка каждая из мельчайших деталей одежды и оружия скажет специалисту во сто крат больше, чем скупой набор букв и цифр в современном паспорте офицеру эмиграционного контроля.
Один только меч!
Даже он, полный невежда в сложных, запутанных науках — истории, .археологии, генеалогии, — едва только взглянув на него, сразу понял, кому принадлежало грозное оружие.
И, стало быть, чьи останки покоятся в каменной гробнице.
Сам Дракула, великий и ужасный, покоился в этой подземной усыпальнице.
Обезглавленный, как и утверждал профессор Эрхард.
Неожиданно Костас вспомнил: когда-то, совсем недавно, в разговорах с профессором и его людьми, в беседе с тем, кто нанял его для этой проклятой работы, он много раз произносил эти слова: великий и ужасный.
Но всякий раз — с изрядной долей иронии.
Еще он вспомнил собственную шутку по поводу визитной карточки, которую непременно попросит у грозного призрака при встрече.
Теперь все это казалось легкомысленной глупостью.
Однако страха не было.
Древние останки не пугали его, и даже случись в этот миг нечто запредельное — обрети грозный рыцарь из каменного гроба плоть и восстань во всем своем ужасном величии, Костас не то чтобы не испугался, но принял бы это явление как должное.
О смерти, которой почти наверняка чревата была подобная метаморфоза, он не думал.
Впрочем, смерть караулила его в любом случае — выбраться из каменного мешка самостоятельно было скорее всего невозможно.
Надежда на то, что его всерьез будут искать в поенарских руинах, была слабой. Возможно, взбудораженные Льяной селяне без особого усердия пошарят по окрестностям — и, разумеется, ничего не найдут. А вечером, с радостью отдавая должное бесплатной выпивке, выставленной хозяйкой бара, еще и беззлобно посмеются над ней.
И Льяна, конечно, посмеется вместе с ними. Правда, будет ее смех отдавать горчинкой. А может, не будет никакого смеха, не станет поднимать односельчан на поиски синеглазого грека веселая трактирщица. Мало ли мужчин навсегда покидали ее именно так, обещая вернуться к обеду? Всех не отыщешь.
Да и к чему искать? Разве, уходя, каждый не освобождает место следующему? Чем плохо?
Нет, ни о чем подобном не думал Костас сейчас почему-то.
Хотя, наверное, следовало бы.
