– Хорошо – пусть будет прояснение.
– Прояснение – можно. Спустишься в бар?
Игорь Всеволодович легко сбежал по ломаной мраморной лестнице, направляясь вниз к бару.
Теперь, когда чуть заметно рассеялся туман, окутавший в августе семьдесят восьмого страшную смерть родителей, на душе стало спокойнее. Потому что в поредевшей дымке проступили реальные человеческие образы.
И – вот что, пожалуй, было главным! – следом немедленно растворился в душе мистический ужас. Выскользнул незаметно, как встревоженная змея, из уютного, обжитого лежбища.
Игорь замешкался у бара.
Так неожиданно и ясно вдруг проступило в сознании – целых двадцать четыре года он все-таки боялся.
Не признаваясь себе и уж тем более близким.
Научившись заглушать страх, не замечать его днями, неделями, месяцами – но так и не расставшись с ним окончательно.
И еще он понял, механически выбирая в баре коньяк, доставая бокалы из буфета, тонкими ломтиками нарезая лимон, – страх его был столь живучим потому, что это был
А вернее – кого.
Он и побежал от дружелюбных сыщиков, гонимый мистическим страхом, потому что решил, а вернее, почувствовал на подсознательном уровне – это снова
Теперь – слава Богу и благодарение подполковнику Вишневскому –
Вернувшись с коньяком, он немедленно пересказал Лизе суть своего неожиданного открытия.
Она не удивилась:
– Ну, разумеется, именно это мы и собираемся праздновать! Однако не советую впадать в идиотское благодушие.
– Боже правый, Лизавета, ты хоть знаешь, кого сейчас цитируешь?
– Лемеха-старшего, а он, в свою очередь, вождя всех народов. Ну и что? Тираны иногда изъясняются очень точно. Именно идиотское благодушие. Мифическое «оно» действительно изрядно отравило твою жизнь, но на самом деле не могло сотворить ничего ужасного. Разве что к старости свести с ума. Что – вряд ли. А оставшиеся в живых сообщники или сообщник почившего в бозе убийцы, между прочим, вполне еще дееспособен. По крайней мере несчастную Щербакову благополучно отправил на тот свет. И неизвестно еще, на кого теперь точит зуб. Охраны, между прочим, у нас нет, дорогой. Только сигнализация, но, откровенно говоря, я не слишком ей доверяю.
– И тем не менее – честное слово, не рисуюсь – я совсем не боюсь. Хотя, быть может, ты и права – идиотское благодушие.
– Я, разумеется, права. Но – вот незадача! – тоже почему-то не боюсь. И это странно.
– Что именно?
– Что не боюсь. Потому что реально существующего убийцу, разгуливающего на свободе, следует опасаться. Тем более помыслы его – темный лес. И ведет он себя как-то странно. Нет… Дело, пожалуй, не в нем. Давай-ка еще раз пробежимся по всей канве дела. Или, может, тебе неприятно ворошить все снова?
– Нет. Теперь все нормально. Давай. Хотя мы и так выучили все имеющиеся бумажки наизусть.
– Вот и прекрасно. Давай пробежимся наизусть.
– Значит, так. За несколько дней до убийства родителей «топтуны», то бишь сотрудники КГБ, денно и нощно наблюдавшие за одним из наших тогдашних соседей, известным художником, будущим невозвращенцем и диссидентом, обратили внимание на молодого человека приличной наружности.
– Более чем приличной. Одетого с иголочки.
– Да. К тому же несколько раз он подъезжал к дому на гоновской[47] машине, закрепленной за семьей высокопоставленного партийного товарища.
– Их называли «семейными»… Представляешь, у нас тоже когда-то была «семейная» машина.
– Матушка, да ты никак ностальгируешь по тем временам?
– Вот еще! Впрочем, ты прав – ностальгирую. Но не по временам. И тем более не по «семейной» «Волге». У Лемеха был такой автопарк! Никакому ГОНу не снился. А ностальгия… Это по детству, юности. Но мы отвлеклись.
– Значит, одетый с иголочки мажор, то на «семейном» авто, то пешим ходом или на такси, стал являться возле нашего дома. Вел он себя довольно странно – в подъезды не заходил, никого не ждал, не встречал. Просто прохаживался вдоль дома, фланировал по двору, задрав голову, разглядывал что-то в окнах и через час-полтора убирался восвояси. «Топтуны», понятное дело, взяли малого на заметку и доложили по инстанциям. В инстанциях без особого труда выяснили,
