А дома было хорошо – тепло, несмотря на промозглый вечер, тихо, уютно.
Она разожгла камин и распахнула шторы на высоком окне в гостиной. Уже давно стемнело, но свет из окна проникал в сад. Видны были мокрые стволы древних сосен, местами схваченные белым налетом инея. И тонкие березы, сгибаемые порывами злого ветра. Вдобавок пошел снег, и крупные снежинки, отчетливо различимые во мраке, метались по выстуженному саду.
И пусть.
Лиза почти сознательно бросала вызов злому буйству непогоды – она была под защитой своего надежного дома, любимых вещей, собранных кропотливо и придирчиво, потому что по крупицам собиралось не что-нибудь – маленький мир, который будет окружать ее большую часть жизни, а возможно, всю оставшуюся жизнь.
И трескучий огонь в камине – тоже был сейчас на страже ее покоя.
Пламя к тому же удачно отражалось в оконном стекле.
Нерукотворный пейзаж завораживал – мерцающие языки огня во тьме, в вихре мокрого снега.
«Вот так и нужно, так и должно быть – всегда, все нипочем. Все», – подумала Лиза, заглядевшись на странное отражение.
И заплакала.
Настроение на самом деле было отвратительным и – самое противное и пугающее – становилось все хуже.
Случайное – черт бы его побрал! – давешнее воспоминание все-таки разбередило душу.
Процесс оказался необратимым.
И был один способ хоть как-то смягчить подступающую боль – взять его в свои руки.
– «Вы хочете песен – их есть у меня!» – сказала Лиза, обращаясь к мокрым соснам. – Желаете воспоминаний? Извольте. Только сначала, если вы, конечно, позволите, я сварю себе кофе и налью коньяка. Да-с, коньяка. И не надо качаться так укоризненно – я не спиваюсь и не сопьюсь, потому что не спилась. И не сяду на иглу. По той же причине. Но коньяка сейчас хряпну. Хоть тресните.
Все было сделано, как сказано, – она вообще привыкла неукоснительно исполнять собственные решения, чего бы это ни стоило.
С чашкой кофе и пузатой рюмкой коньяка Лиза уселась с ногами в тяжелое кресло у камина так, чтобы чувствовать жар огня и наблюдать разгул непогоды.
– Это ведь тоже не от хорошей жизни. Доказываю кому-то, что сильна, как прежде. И ветер, дескать, и буря мне нипочем. Ну, будь здорова, Лизавета Аркадьевна!
Глоток коньяка был большим – темно-янтарной жидкости в пузатом бокале заметно поубавилось.
А кофе лишь пригубила, с наслаждением вдохнув острый пряный аромат.
И подумала: «Чего, спрашивается, корчусь в непонятных душевных судорогах? Разве не вот оно – счастье, под рукой. Свобода, дом, возможность вечером сидеть у камина и пить кофе с коньяком, а завтра – если надоест – махнуть в Париж. Не с тем, конечно, размахом, что прежде, без опустошительных визитов на rue Cambon.[39]
Так ведь сколько пропущено, не замечено в том же Париже из-за вечной беготни между avenue Montagne[40] и rue Cambon, поздних завтраков в собственных апартаментах Hotel de Crillon, обедов в «La Grande Cascade»[41] и ночных плясок в «De Bain et de Souches»[42] и прочей светской суеты.
Теперь все можно было организовать совсем по-другому: прилететь с одной сумкой, в джинсах, теплом свитере и легкой куртке – в Париже сейчас тепло, хотя могут зарядить дожди.
И разумеется, в кроссовках – это наипервейшее условие!
Сколько прекрасных минут, а то и целых вечеров и даже ночей омрачено неустойчивыми высокими каблуками, пригодными для того, чтобы пройти от машины до очередного парадного подъезда.
А машины! Что, скажите на милость, можно увидеть из окна лимузина?
Нет, в Париж надо входить пешком, неприметной личностью из клана «унисекс».
Питаться в маленьких бистро – длинными батонами белого хлеба, начиненными паштетом и зеленью, запивая дешевую еду дешевым же красным вином.
Остановиться следует в маленьком недорогом отеле, а еще лучше – частном пансионе, из числа тех, что еще помнят русских, искавших дешевое жилье в году 1920-м, а может, 1921-м.
Внезапно Лиза подумала, что сама чем-то напоминает тех русских, что безудержно гусарили в Ницце, покупали прибрежные виллы и забывали о них уже на следующий год, строили на Лазурном берегу православные соборы…
А после крутили баранки такси, развозя под утро парижских проституток, и делали вид, что не узнают в пассажирках соотечественниц.
Да что там соотечественниц – сестриных гимназических подруг.
И все время искали жилье подешевле, сначала – в Париже, потом – все дальше, в пригородах, пока не обосновались в промышленном Бьянкуре.
Уже совершенно непохожие на прежних себя – иностранные пролетарии, удачно нанятые империей Рено.
Лиза еще отхлебнула коньяку и решила, что несколько сгущает краски.
Не относительно старых русских в Париже.
