наступила и наша очередь плотно, основательно пообедать, но продуктов было столько, что их хватит не только на ужин и завтрак, но и на дорогу до Сухуми. И это не говоря о том, что десять ящиков с тушенкой и пять с патронами я приказал оставить солдатам и морякам Черноморского флота на перевале, жить большинству из которых осталось до пятнадцатого августа.
После обеда мы долго разговаривали с Николаем за жизнь. Заночевал я в их лагере, а утром, ещё в четыре часа, всех поднял и приказал срочно приготовить завтрак и только после того, как в семь утра обоз отправился в путь, посмотрев ему вслед несколько минут, сел в скутер-невидимку и отправился к своему пулемётному гнезду, сложенному из больших камней. В нём уже всё было подготовлено к бою. Несколько костров я специально не затушил, чтобы немцы увидели курившийся дымок и бросились вперёд очертя голову. Сбросив маскировочный халат и сменив фуражку на голубой берет, я встал к пулемёту 'ДШК', поставленному на треногу, укреплённую каменным туром. На нём был установлен электронный прицел с баллистическим компьютером. Целеуказание на него давала целая дюжина мониторов, оснащённых мощными биосканерами, так что я мог бы открыть огонь и с дистанции два с половиной километра, но мне нужно было дать фашистам возможность переехать через мост.
Первыми на мост выехали мотоциклисты разведчики. Увидев дымок, они проехали вперёд, быстро развернулись и вернулись назад. Затем через старый каменный мост осторожно, крадучись, переехали два танка и резко увеличили скорость. Когда немецкая колонна выехала из Теберды, моторы едва 'тянули', но постепенно техника, словно оживала, а теперь, в половине двенадцатого, двигатели взревели на полную мощность. Едва танки отъехали от моста на три километра, как прогремели два оглушительных взрыва подряд. Это танкам под днище взлетели мои самонаводящиеся мины-невидимки. Взрывы были такой мощности, что оба средних танка перевернулись, но не смотря на это семеро танкистов остались живы. Настал мой черёд показать фашистам, что война дело серьёзное и на ней убивают не только они. Ухватившись за рукоятки, наводя ствол по электронному прицелу, я принялся стрелять из крупнокалиберного пулемёта 'ДШК' хотя и короткими очередями, но всё же в очень высоком темпе.
Первый цинк я расстрелял за тридцать шесть секунд и 'стреножил' всю оставшуюся в живых немецкую технику. Специальные бронебойные пули калибра двенадцать и семь десятых миллиметра, чуть ли не на куски разносили двигатели даже бронетранспортёров. Водитель замыкающего бронетранспортёра попытался было сдать назад, но его двигатель мало того, что заглох, так ещё и мост взлетел на воздух. После этого я принялся уничтожать гестаповцев и эсэсовцев, которые сидели в бронетранспортёрах, но не всех, Французу, оберштурмфюреру СС Дитриху Фрайтагу, я сохранил жизнь, зато голову гауптштурмфюрера Зибера по прозвищу Кровавый Вилли, двумя пулями разнесло на куски. Из крупнокалиберного пулемёта я стрелял в общем-то недолго, всего три минуты и расстрелял четыре цинка.
Немцы были хорошо обстрелянными бойцами и потому быстро сориентировались. Ведя в мою сторону неприцельный огонь, они покинули автомобили, рассеялись и моментально стали обходить меня с флангов. Радист немедленно вышел на связь с другими частями, поднимавшимися вверх по ущелью Теберды, и вызвал подмогу, будто их самих было мало. Также быстро фашисты разглядели моё пулемётное гнездо, вытащили из машин миномёты и, прячась за бронетранспортёрами, открыли по нему беглый и пока что неприцельный огонь. Вскоре внизу послышалось семь взрывов, это горные стрелки налетели на мои растяжки. Расстреляв из 'ДШК' четвёртый цинк, я покинул основную позицию и спустился на пару сотен метров ниже, предоставив роботам возможность снять электронный прицел. Вскоре в него влетела мина, но её взрыв был двойным и пулемёт был раскурочен так, что годился теперь только на металлолом.
По пути я сбросил гимнастёрку и остался в голубой майке космодесантника, а если копнуть глубже, то десантника ВДВ. В таком виде я и влетел во второе пулемётное гнездо и вскоре открыл огонь из ручного пулемёта Дегтярёва. Тот работал, как швейная машинка, но теперь я стрелял уже ориентируясь на картинку, которая выдавалась на мои круглые очки. Когда я общался с беженцами, то снимал их. Моя вторая позиция также была быстро обнаружена и миномётчики принялись обстреливать её с неприятной меткостью. Через три минуты во мне уже застряло несколько небольших осколков. Боли я не чувствовал. Под прикрытием миномётного огня, фашисты подобрались ко мне на расстояние в сотню метров. Вот и настало время взять в руки два пистолета 'ТТ', чтобы опять-таки убивать только тех фашистов, которые должны были умереть именно сегодня. Передвигаясь с места на место, ныряя и делая кувырки, я расстрелял по три обоймы из каждого и отбросил их. В это время в меня угодило ещё множество пуль. Вот теперь я почувствовал себя не здорово и сходу влетел в третье неказистое укрытие, чтобы взять себе там небольшой тайм-аут, перевести дух, немного подлечиться и уничтожить очки.
Оберштурмфюрер Фрайтаг лично возглавлял атаку. Увидев, что я весь изранен и отбросил пистолеты, он приказал не стрелять и взять меня живым во что бы то ни стало. Он уже сообразил, что я являюсь ценным экспонатом для его дяди, сотрудника 'Ананербе' и понял, что таким образом может купить билет с Восточного фронта в фатерлянд. В эту атаку на меня бросились одни только эсэсовцы и всего три гестаповца из двенадцати. Всех остальных я, точно следуя легенде боя, написанной для меня Энорадом, уже ликвидировал. Полежав три минуты, я достал из голенищ своих надраенных хромачей два ножа разведчика, рывком вскочил на ноги и сам бросился в атаку. Эсэсовцы навалились на меня всем скопом и мои руки замелькали, как крылья ветряной мельницы во время урагана. Удары я наносил по ним просто чудовищной силы, вонзая нож разведчика в грудную клетку чуть ли не на всю длину и вспарывая её, как консервную банку, только намного быстрее. Последнюю точку в этом моём поединке с эсэсовцами поставил Француз, который с такой дикой силой долбанул меня по голове прикладом своего пятикилограммового 'Машиненкарабинера', что тот превратился в щепу.
Этот удар меня изрядно оглушил, но не вырубил, а поскольку я уже сделал всё, что от меня требовалось, то с утробным звуком свалился на склон горы и притворился оглушенным. Стрельба стихла, но зато громко раздавались крики раненых, которые требовали санитара. Мне он не был нужен. Дитрих Фрайтаг ударом носка сапога выбил из моих рук окровавленные ножи и приказал перевернуть меня. Я лежал перед ним гладко выбритый, пахнущий одеколоном 'Кёльнишевассер', спокойный и невозмутимый, можно сказать совершенно безмятежный, если бы не три глубоких 'пореза' от пуль на голове, которые лишь слегка кровоточили и куча дырок в моём теле. Всего в меня угодило тридцать девять пуль, но треть из них прошла по касательной и лёгкие уцелели. Поэтому моё дыхание было пусть тихим, но спокойным. Глядя на меня гестаповец потрясённо произнёс:
— Невероятно, этот русский всё ещё жив. Быстро принесите сюда носилки и аккуратно спустите его вниз! Санитар, окажи русскому первую помощь и сделай ему укол морфия!
Думая про себя: — 'Дьявол, этот русский просто уникум! Я лично должен доставить его к дяде в замок Фушшёле, а для этого мне нужно с ним срочно связаться.', Дитрих побежал вниз по склону. Оставшиеся в живых эсэсовцы недовольно заворчали, но добивать меня всё же не посмели, так как знали, что Француз имеет в Берлине очень высоких покровителей и теперь выедет верхом на мне из России, где им тоже с каждом днём становилось всё неуютнее и страшнее. Это была совсем не та война, на которой они мечтали прославиться. Чтобы им не взбрело в голову добить меня, я незаметно заставил их думать о себе, как об особо ценном трофее и вскоре один сказал:
— Это какой-то странный русский, парни. Похоже, что он специальный боец и русские медики накачали его какими-то препаратами, раз он ещё не помер от стольких ран. Из него даже кровь не хлещет фонтаном. Этого русского действительно нужно срочно отправить в Германию, чтобы наши врачи его хорошенько изучили.
И всё же санитары подошли ко мне к последнему. Они перебинтовали мне раны, сделали укол морфия, который мой организм тотчас 'сжег', уложили на носилки и спустили вниз. Там я увидел вблизи во что, изготовленные нами пули для 'ДШК', превратили немецкую технику — в металлолом. Оберштурмфюрер Фрайтаг оказался далеко не так глуп, как о нём говорили. Первое, что он сделал, это собрал всех, кто остался в живых и стал их стращать семью казнями египетскими, объясняя это тем, что они столкнулись со сверхъестественным явлением, а всё сверхъестественное в Третьем Рейхе является строжайшей военной тайной, а потому им нужно срочно замаскировать следы боя. Он связался со штабом дивизии и доложил, что ему срочно требуется техническая помощь и что действовать нужно с молниеносной быстротой, иначе будет не избежать губительных последствий.
О том, чтобы преследовать обоз, уже поднимавшийся на перевал, не могло идти и речи. Больше всего этому обрадовались все оставшиеся в живых горные стрелки. Им не хотелось идти дальше в горы и они мечтали убраться из ущелья как можно скорее. Поэтому они бросились выполнять приказ с
