чужой боли, изредка выныривая на поверхность забытья.
Хорошо, что по природе снежноволосая, хоть седины не заметно. С малых лет седая.
О чем ты думаешь! — укорила себя девушка.
Постепенно до нее дошла мысль, назойливо стучавшая на краю сознания. Боль отступает, принося маленькое освобождение, стоит ей воспротивиться ей хотя бы на мгновенье.
— А ведь я могу еще более менее связно мыслить, как ни странно.
Молочная густота, окружившая девушку, слегка отступила, дала ей передышку, Леся смогла сделать маленький глоток позабытой свободы. Неожиданно в ней стал робко расцветать природный (или все-таки приобретенный за такое короткое время?) эгоизм. Она никогда не жила для себя. Все эти годы детства в боли, обиде и отчуждении. Непонимание. Неприятие. Единственная радость — дружба такой удивительной и потрясающей Милады… Вся — такая маленькая — жизнь для кого-то. Для того, чтоб отец гордился, Матрена — полюбила, Милада — не отогнала…
Сострадание не собиралось уступать место гордости и невесть откуда взявшемуся эгоизму. Эти — давно не люди — тоже любили, страдали, умерли в муках, в конце концов. И кто-то должен им помочь…
— А почему я? — поднял голову расцветающий буйным цветом эгоизм, — теперь ничто не мешает мне жить так, как хочется, ну, на крайний случай, как сумею… Главное отсюда выбраться.
Девушка оглянулась на грязно серую пустоту, в которую по недоразумению судьбы заключила себя сама.
— Вот это ситуация… — проговорила она вслух и задумалась.
— А, ведь ты, Леся, просто образец самобичевания, неуверенности и нелепого сострадания всему на свете, только кто б тебя пожалел… — эгоизм разошелся и решил набрать обороты.
— А кто сказал, что это плохое качество? — сострадание никто не отменял.
Лесе стало казаться, что она сходит с ума, начала разговаривать сама с собой. Хотя, если серьезно задуматься, то сострадание, хорошее качество, но в меру. А она совсем забыла про себя, свои желания.
Девушка вдохнула полной грудью холодный безжизненный воздух, словно младенец, делающий первый в жизни вдох. Так жить захотелось. Так мало еще было сделано, так много еще предстоит. Столько всего нужно попробовать, что аж голова кружится!
Хитро улыбнувшись пустоте, Леся выдала одно очень витиеватое и очень скабрезное выражение, подслушанное у Атана, и рассмеялась, как идиотка.
Белесый туман приобрел ясные очертания человеческих фигур и отступил от сумасшедшей на пару десятков ма-аленьких шагов. Круг вокруг девушки расступился, увеличиваясь в диаметре, но она не обратила на это особого внимание, пытаясь сообразить, как ей отсюда выбраться и чем в первую очередь заняться, после возвращения. Пункт первый — поцеловать Владимира, потому что неймется, пункт второй — постричь волосы. Слишком тяжелой ношей они для нее стали, да и неудобно.
— Что вам нужно? — обратилась девушка к беспокойникам, не поднимая глаз. В данный момент она была слишком увлечена разглядыванием собственной пятой конечности, именуемой коса. Светлые прядки сверкали алмазным блеском в пальчиках девушки.
— Красиво… — подумала она, — но все равно обстригу. Ради эксперимента.
— Почувствуй… — прошелся легкий шепот по призрачной толпе.
Девушка тяжело вздохнула и выпустила кончик терзаемой косы из рук.
— А дальше что? — тишина напряженным куполом простерлась над ее головой. Леся еще раз вздохнула и посмотрела под ноги. Та же белая пустота. Она расслабленно присела, поджав ноги под себя. Посмотрела на толпу беспокойников, которые (странно, конечно, звучит) явно чем-то (или кем-то?) обеспокоились и повторила свой вопрос:
— А дальше-то что? Я уже прочувствовала столько, что на всю жизнь ощущений хватит. Отпустите меня, — вышло слегка требовательно, но ничего, для них пойдет.
Беспокойники явно не привыкли к тому, что ими командуют. На данный отрезок времени Лесю это нисколько не волновало. Она вообще сейчас на себя не похожа. Что творила — не понимала. Так, действует по неизвестно откуда взятому наитию.
Молчание сменилось редкими смешками.
— Уходи, если знаешь куда, — рой голосов смешался в один. Злой, бесполый.
Леся призадумалась:
— Вот же незадача. Похоже, никто не собирается мне помогать. Хотя кто ждет помощи от беспокойников? Только я. Это тебе не книжки Миладкины читать. Там все легко — принц пришел и порядок. В нашей компании заезжих принцев не наблюдается. Атан — вообще наглый монстр, Владимир… Владимир — милашка… Но спасать меня явно никто не хочет. Или просто не знают куда идти?
Чем больше девушка рассуждала, тем дальше отступал туман.
— Почувствуй, — пытался убедить ее монотонный голос, явно страдающий навязчивой идеей, вырывая девушку из плена собственных мыслей.
— Да идите вы… Лесом! Я уже свое прочувствовала. Вам не помогло. Вы что решили, что я дура сострадательная? Да. Я такая! Так что с того? Думаете мне можно на шею сесть? Не получится! Хватит. Я готова помочь каждому, но если помощь не нужна — до свиданья. Ищите других. У вас по лесу много дурачков бегает. Вот с ними развлекайтесь, а мне домой пора. Я устала, я есть хочу. Спать. Все — благотворительная лавочка закрылась.
У-у-у-у. сколько во мне злости, — подумала Леся. Сама не представляла, — вот что значит стресс.
Разноголосье разлетелось, отражалось эхом со всех сторон, сливаясь в один нестерпимый шум. Леся демонстративно прикрыла уши руками. Спустя какое-то время, а здесь оно тянулось, как кисель и сложно сказать, как долго продолжается этот кошмар, раздалось информативное — помоги.
Леся приподняла снежно-белую бровь
— А что мне за это будет? — красавица мило улыбнулась, уже понимая, что совсем скоро она сможет продолжить путь до столицы вместе с друзьями. Ну и, конечно, поцеловать Владимира. Ну, или хотя бы чмокнуть.
Леся, которую за прошедшее время Атан успел окрестить одержимой, затихла. Теперь же она улыбалась, хихикала, приводя компанию в искреннее недоумение от такого поведения.
— Ее точно призраки мучают, — Атан, разворачивающий основные действия операции под названием «спасти и обезвредить», чувствовал себя немного разочарованным от такого неожиданного поворота событий. Еще бы! Он предложил план по спасению, а самыми ласковыми словами, которыми его отблагодарили, оказались «засранец и садист». Остальные эпитеты вспоминать не хотелось. Не лестные и не печатные. Кто бы мог подумать, что Самойлов мастер нецензурной брани.
— По идее — да. Я их сама почувствовала. А уж когда она меня за руку схватила, то… и говорить не хочется.
— Так чего она смеется тогда? — Атан не просто был удивлен. Поведение беловолосой беды поразило его до глубины души.
— Над тобой и смеется, — тихо процедил Владимир. Атан его раздражал до побелевших костяшек на руках, так сильно Владимир сжимал кулаки. Причину столь яростной антипатии Владимир объяснить не мог. Да и зачем в принципе? Сначала собака не любит кошку, а уж потом придумывает причины.
— Я не понимаю, почему чуть что, так сразу я всему причина? Вы мне льстите Владимир…
— Тихо вы, — шикнула Милада на спорщиков. Они ее оба раздражали до крайней степени.
— В данной ситуации самое дело грызть друг другу глотки! Вместо того, чтоб предложить что-нибудь путное вы лаетесь, как кобели на псарне!
— Я предложил, — возразил странник, пожав широкими плечами.
— Иди ты со своими предложениями!
Голова у травницы пухла от словесных баталий двух мужчин чуть ли не больше, чем от попыток привести в чувство подругу. Она перепробовала все, что могла и до чего додумалась. Вплоть до заклинания вызова заблудшей души. Бред, конечно. Но Милада терялась в догадках, не понимая что можно еще
