— Зачем? Разве…
Стодвадцатиминутная кассета переворачивается на другую сторону.
— …Точно?
Побережье Токийского залива, час ночи, Тойосу, район Коте. Мы — на складе, неподалеку от строительной площадки, ждем утра. Город тот же, но ничего общего с микрорайоном, где мы познакомились, не наблюдается.
— Ты постарайся понять, мне и самому это здорово нравится, сама знаешь. В смысле — я ж давно этим занимался и буду заниматься, штрафы там или еще что, я вроде в восторг должен прийти, так? Вся штука в том, что они все просят меня председателем клуба стать, понимаешь, ну, раз я так давно в игре. Ясное дело, я кучу ребят знаю.
— Так почему ты отказываешься?
— Париться неохота. Все люди в правлении — сплошь из якудза, понимаешь? Много проблем будет. Им нравится народ вместе собирать, разные там поездки на горячие источники организовывать, пикники, типа того. Отстой, полный отстой. «Эй, приятель, а как там на севере дела идут?» — «Да никак они не идут, все как всегда, а какого хрена вы ждали? Мы ж там в отличие от вас, ультраправых, политикой не занимаемся!» И потом, ну, беру я напрокат фургон, принадлежащий компании, или еще что, приезжаю, а там — все эти ублюдки на крутых «мерседесах». В своих шикарных костюмах, ага. Вот мне интересно, что за фигня у них только в мозгах творится? «А какую машину ты обычно водишь?» — «Фуру дальнобойную». — «Так ты просто-напросто дальнобойщик?» — «Ага». В смысле, да Бога ради! Понимаешь, я на дух не выношу этих мудаков, которые больших шишек из себя строят. Больно уж нос дерут. А потом лето настанет, и придется ехать на море всем клубом, скопом, и у тебя под началом — все эти ублюдки с семьями, с женами-детишками, а ты, хочешь не хочешь, стой перед ними с микрофоном и речь толкай, понимаешь? Вот так оно и бывает, когда председателем клуба становишься.
Грузовик припаркован в огромном, совершенно пустом пространстве, вокруг — ничего, кроме рядов складов, и сколько я ни всматривалась, даже следа живой души не заметила. Мы свернули в какие-то из ворот, которых вдоль шоссе было множество, потом проехали сквозь гигантское, похожее на стадион здание — прожектора, окружавшие его, посылали в небо столбы света. Когда снова выбрались на вольный воздух, впереди не оказалось ничего высокого, загораживающего обзор, над головами — только синий купол небосвода. Припаркованные в ряд один за другим, здесь находились еще четыре трейлера, точь-в- точь наш, и два грузовика с пустыми кузовами. Возможно, внутри спали водители — снаружи увидеть было невозможно. Метрах в двадцати прямо перед нами залитая асфальтом земля резко заканчивалась, твердь обрывалась под прямым углом, а за ней буквально сразу же начинался уже океан — на это указывал желтый знак, висевший на столбе у дороги. Однако если бы не редкие отражения мерцавших вдали огней, отличить тяжелую, черную водную массу от земли было бы невозможно. Ясная, белоснежная полная луна недвижно висела в бескрайнем чернильном небе, но света ее едва хватало, чтоб рассеять мрак между разбросанными тут и там огоньками. Рация и радио были отключены. Стояла полная тишина. Бормотание, доносившееся с пленки моего диктофона, едва пробивалось сквозь негромкое урчание заглушённого мотора.
— А какое отношение к этому имеет якудза?
— Да понимаешь, число каналов-то строго ограничено. Ну и получается, по сути, что сводится все к обыкновенной борьбе за территорию, и, конечно, наши рации лучше выдерживают конкуренцию, чем остальные, — весь вопрос ведь в том, у кого передатчик мощнее! А если происходит что-то незаконное, да плюс еще и борьба разных фракций, да в любом месте, где побеждает сильнейший, немедленно якудза объявляется. Тут как тут, на то она и якудза. Они ж как пиявки кровь чуют.
— Вот почему вы решили в итоге объединиться в клубы. Понятно. А люди, не принадлежащие ни к какому клубу, никогда в таких историях замешанными не оказываются?
Я замечаю, что бессознательно посматриваю на дверь — проверить, хорошо ли она закрыта. Любопытно, но при этом другая часть моего «Я» панически боится запертой крошечной кабины.
— Ни у кого из них раций в помине нет. Ты не сможешь добыть рацию, если не принадлежишь к какому-нибудь из наших клубов.
— Знаешь, если честно, я не совсем понимаю, в чем дело с этими самыми каналами.
Не знаю — возможно, я просто к этому не привыкла, а может, почему-то еще, но всякий раз, когда мы подолгу ехали, у меня возникали серьезные трудности в попытках убедить себя, что в каждом новом месте, где мы останавливаемся, я остаюсь собою прежней, такой же, какой была раньше. Декорации сменяются каждый час, и всякий раз, как мы делаем где-то остановку, возникает чувство, будто я отрезана от прошлого, замкнута в кратких «здесь» и «сейчас». Единственное, на реальность чего я могу рассчитывать, — это грузовик. Сидя в нем, поневоле понимаешь, почему многие дальнобойщики так любят украшать свои машины. Теперь мне вполне доступна прелесть тех безвкусно окрашенных и со странным, милым изяществом разубранных изнутри трейлеров, что так часто видишь на дорогах. Если ты постоянно в пути, пейзаж за стеклом меняется с такой быстротой, что просто голова кругом идет. Возникает ощущение, будто кто-то слой за слоем сдирает окружающий мир с твоего тела, — все равно что расчесывать струпья, из которых до сих пор сочится сукровица. Ты чешешь их и чешешь и сама не веришь, что когда-нибудь ранки зарастут новой кожей, ведь сейчас их ничто не защищает от соприкосновения с воздухом. Странная смесь чувствительности и онемения охватывает твое тело.
— Ну и вот, рано или поздно всегда так получается, что клубом начинает заправлять якудза. На пятнадцатом — это канал, на котором я сижу, — мы, мужики, все меж собою друзья, но вот на шестом канале — блин, они ж там постоянно собачатся! Большинство парней с шестого — самые настоящие якудза. Знаешь, все эти парни, которые во время ездок сидят на спидах или на коксе… и ники у них всегда ублюдочные типа Спиди Гонзалес, в таком вот духе.
— Слушай, а это здорово смешно! Ну а как насчет полицейских раций, с ними что? Полицейскую волну вы тоже можете прослушивать?
Я продолжала говорить. Почему-то отчаянно пугала сама мысль о том, что этот разговор может вдруг оборваться. Я боялась ощущения, подступавшего всякий раз, когда мы переставали разговаривать, — чувства, что исчезла граница, отделяющая меня от ночи. В детстве мне было нелегко понять разницу между сном и смертью, и ночь страшит меня с тех самых пор.
— Нет, полицейскую рацию никак не достать. Хотя, раз уж речь об этом зашла, я в юности — ну, еще когда в банде состоял — таки одну из полицейской машины увел, через окошко вытащил. Загнал ее потом вместе с мигалкой полицейской какому-то парню из ультраправой организации.
— Ультраправые, да?
— Как полагаешь, а не пора ли нам с тобой в койку?
Огни по ту сторону Токийского залива было видно издалека. Окабе протиснулся назад, в «спальню», и я последовала за ним. Кто-то когда-то рассказывал мне, что в теплые зимы при достаточно высокой температуре обычно выпадает больше снега, но я давным-давно забыла, почему это происходит. Если вспомнить, какая в этом году была теплая зима, весна, несомненно, что-то долго заставляет себя ждать. Огни по ту сторону бухты казались капельками, которые сконденсировались от холода из зимнего воздуха. Окабе задернул среднюю занавеску, и огоньки пропали из виду.
— Эта штука еще работает? Можно мне ее выключить?
Кнопка «Запись» на диктофоне поднимается с легким щелчком. Такое чувство, словно это порвалась внезапно длинная нить, связывавшая мое прошлое, настоящее и будущее. Ночная тьма всей тяжестью навалилась на грудь Периметр моего бытия ужался до предела. Один за другим исчезли все элементы, составлявшие мой мир. Все мое существо сжалось до размера булавочной головки, не больше.
Окабе неторопливо подходил ко мне. Сейчас он казался мне странным незнакомцем. С каждой секундой образ его, сотканный из воспоминаний, ускользал от меня все дальше — неужели это происходило и с ним самим? Я была не в силах шелохнуться. Потрясла мысль: а ведь если сейчас он меня ударит, я зарыдаю и стану просить прощения, стану молить его о пощаде — и все прочее в том же духе, я просто не смогу сопротивляться! Что ты за бред несешь, идиотка, кричала я себе мысленно, но бред этот никуда не пропадал. И снова я поймала себя на том, что проверяю, хорошо ли заперта дверь.
Не произнося ни слова, Окабе взял мое лицо в ладони. Секунду, пока его руки не обвили меня, кончики пальцев не пробежались осторожно по округлости затылка, эти руки просто, совершенно естественно лежали на моих плечах. Он был близок, невероятно близок. За мгновение воздух вокруг него
