оказался овражек, усеянный по краям невысокими плоскими камнями, над которыми густо разрослись папоротники, закрывавшие его от дождя. Камни же препятствовали стеканию в овраг воды. Кроме того, над оврагом был натянут огромный навес, сшитый из шкур. Асклинг заметил, что в одном месте навес порван.
— Может, плохо сшили? — спросил Тидрек.
— Да нет, его именно рвали, — ответил Эльри, — резали, скорее всего.
— Значит, тут кто-то живёт? — спросил Дарин.
— Ясное дело! — хмыкнул Ингварсон. — Испокон тут жили кирлинги.
— Это ещё кто такие?
Рольф уставился на него, точно на деревенского дурачка.
— Вот уж не думал, что услышу этот вопрос от тебя! Кирлинги — это цверги. Есть три племени цвергов: горные (собственно цверги), болотные — свааги или мурлокхи, и лесные. Лесные — это как раз и есть кирлинги.
— И мы пойдём к ним в гости, не так ли? — подозрительно покосился на друида Дарин.
— Коль скоро ты желаешь мокнуть, достойный сын конунга, — усмехнулся Корд'аэн, — это святое право за тобой. Думается мне, кирлинги уступят нам сухой уголок на эту ночь. А то, что они воняют, так это не беда. Нищие и бродяги городов 'образованного' Юга смердят похуже.
И отряд гуськом спустился в овраг.
Корд'аэн засветил белый огонь на конце посоха (факела в такой сырости было не распалить) и первым шагнул под навес, откинув свисающий полог. Что-то произнес, свистя и щёлкая, словно стая лесных пичужек.
Потом громко произнёс что-то на своём родном языке.
Судя по тону — что-то грязное.
И выскочил из-под навеса, мрачный, как туча.
— Не стоит тут оставаться, — глухим голосом проворчал он, глядя в никуда, точно слепой.
— Почему? — спросил Дарин. — Эти кирлинги не проявили должного гостеприимства?
— Они его проявили, — возразил друид с жестокой улыбкой, — и больше не проявят никогда.
Путники переглянулись и один за другим вошли под навес.
— Ничего ж не видно… Рольф, а ну, достань свой светящийся клинок…
И через миг:
— Дырявая задница б тебя взяла!!!
Стойбище представляло собой руину. Кучи мусора, помои, обломки, испражнения, черепки — вероятно, разбитые горшки и блюда, щепки, обрывки грубой ткани, клочья шерсти и шкур, горы пепла, обугленные камни…
И трупы.
Трупы лежали посреди мусора. Были его частью. Повсюду торчали полуобглоданные кости, разбитые черепа, без глаз и мозгов, растерзанные тела, из которых, кажется, выгрызали требуху… Трупы были разной величины, из чего путники заключили, что неведомые убийцы не погнушались смерти женщин, стариков и детей.
— Кто… кто мог сотворить ТАКОЕ?! — лепетал побледневший Дарин, испуганно озираясь; и взор его натыкался на грязь, кровь и смерть, куда бы он не посмотрел. Смрад под навесом тяжко бил в нос, вышибая слёзы. Шатаясь, Дарин заковылял к выходу, наружу. Его неудержимо тошнило.
— 'Кто мог сотворить…' — передразнил его Дэор. — Это ты не видел, что мы учинили под Скальвагом…
— Война, однако, — с видом мудреца заметил Эльри. — А не сложно понять, кто. Из соседнего стойбища, свои же, к гадалке не ходи…
— Так и есть, — сказал Рольф, наклонившись, — гляньте!
В его руках оказались два куска полотна. Оба — в крови. На одном был вышит узор — ряд кустов, на другом — листья папоротника. Судя по тому, что трупов в обрывках одежд с кустами было больше, враждебное племя носило на одеждах папоротник.
Племя победителей.
Дарин уже почти покинул занавес, как услышал голос Снорри.
— Опять ты. Мы тебя однажды убили в горах. Так тебе и надо. Снова.
Сын Фундина обернулся.
Снорри опустился на корточки перед молодой цвергой, которая лежала, раскинув ноги, в луже тёмно-багрового цвета. Наклонился к ней, пристально заглядывая в остекленевшие от боли глаза.
Потом встал и хрипло добавил:
— Думается мне, не пришлось тебе жаловаться на мужа, желтоглазая сука…
И смачно плюнул в мёртвое лицо. Стоял, наклонив голову, точно птица, и наблюдал, как его плевок стекает по грязной щеке убитой. На губах пивовара блуждала дикая улыбка.
Не помня себя, Дарин подскочил к безумцу, отбросив трость-клевец, — и вот они уже лежат в помоях и грязи, катаются, душат друг друга, хрипят, исходя пеной, точно бешеные псы…
Их насилу разняли. Снорри едко улыбался и спрашивал: 'Что, обидно за сучку?', Дэор и Рольф бродили по разоренному поселению, переговариваясь о чём-то, Корд'аэн ждал снаружи, предпочитая теперь мокнуть. А Борин стоял и смотрел на останки пиршества ярости, смотрел окаменевшими глазами… И в сердце его уже рождались слова, складывались кённинги… И срывались с непослушных губ, и голос глухо и хрипло звучал из развёрстой словосокровищницы над полем недавнего боя:
Затем посмотрел на кусок неба в порванном навесе и грустно добавил:
Так сказал он вису на гибель неведомого рода кирлингов. Конечно, то были чужаки и враги. Но смерть стоит слова.
