Мы соблюдали наш уговор и представляли историю так, как решили, — представляли в мертвой тишине этой комнаты, где зрителями были только Лорд и его управляющий. Я думаю, никакие роли никогда не игрались прежде в подобной тишине перед подобными зрителями. Мне до боли не хватало шума во дворе гостиницы и на рыночной площади, смеха и выкриков зрителей и прочих свидетельств того, какие чувства ими владеют. В пустой комнате наши шаги звучали глухо, мы двигались туда-сюда, будто в медленном танце едва умерших перед Владыкой Погибших Душ на призрачном троне с соколом на запястье и с прислужником за спиной, готовым тотчас исполнить любое его повеление. Даже наши голоса вначале казались нам потусторонними, будто исходили они прямо из наших трепещущих душ. Но едва Томас Уэллс отправился в путь, мы предались нашим ролям и начали играть для самих себя. Тайна смерти мальчика все еще держала нас в обаянии. Это было третье представление, и мы усовершенствовались в наших ролях, во всяком случае, в первой половине Игры до появления Истины, которую опять изображал Стивен. Покрасить лицо времени у него не было, а белая маска полагалась Благочестию, и потому ему пришлось надеть толстую маску, склеенную из спрессованной бумаги и посеребренную. Из-за этой ширмы голос его звучал чуть приглушенно, но достаточно звучно. И играл он хорошо, лучше, чем в прежних представлениях, которые я видел: двигался торжественно и с величавым достоинством, сочинял свои двустишия без запинки.
В Игре без написанных слов очень многое зависит от порывов и озарений. Быть может, Стивен смелостью своего представления толкнул Мартина на путь, избранный им в этот вечер, толкнул его предать нас и ввергнуть в смертный ужас. Прямо перед тем, как Алчности полагалось уйти, Истина обратилась к зрителям на манер всех Фигур, когда они оповещают о своих свойствах. Однако на этот раз зрителями были только эти двое наблюдателей. Ничуть не смутившись, Стивен произнес те же самые слова, которые пришли ему на ум, когда, пьяный и растерянный, он представлял Истину накануне. Но теперь он произнес их с необыкновенной силой и убедительностью, сопровождая знаком настояния — рука поднята, пальцы свободно согнуты, большой и указательный соприкасаются, мизинец вытянут.
Было странно и даже трогательно слышать, как Истина произносит эти слова, потому что сам-то Стивен куда как почитал императоров, королей и вельмож, а неподвижный человек, к которому он обращался, был богатым и могущественным вельможей, владыкой над жизнями и землей. Стивен забыл себя, он был — сама Истина. И я, стоя совсем сбоку, в ожидании мгновения, когда должен буду выйти вперед с проповедью о правосудии Бога, почувствовал навертывающиеся на глаза слезы, вопреки страху, который кружил среди нас, как еще один участник Игры, ибо увидел, как этот пресмыкающийся перед сильными мира сего человек поднялся настолько выше себя самого и смело гремел из-за своей маски.
Однако изменил все снова Мартин. Истина задала свои вопросы, Род Человеческий и Томас Уэллс дали свои первые ответы. Скрытый плащами Благочестия и Алчности Соломинка надел маску убийства. Все еще в плаще и маске Алчности Мартин вышел на середину, чтобы произнести слова прощания. Он начал, как и прежде:
Но вместо того, чтобы расстаться с Алчностью, сбросить плащ и снять маску, как накануне, остаться в своем настоящем виде, расспросить Истину и подвести Игру к завершению, которое могло бы оставить нам надежду на помилование, он вновь отвесил тот же вычурный поклон, едва не задев пола правой рукой. Затем попятился, все еще кланяясь фигуре в кресле, и, не сделав нам никакого знака, скрылся в задней комнате.
Этот уход Алчности застал нас настолько врасплох, что мы никак не могли сообразить, что делать дальше. Затем Род Человеческий опомнился и задал вопрос, который должен был задать Мартин:
Стивен извлек урок из своих вчерашних ошибок, и ответ у него был уже готов.
— Когда Истина глаголет, человек да не возразит, — сказал он. — Его схватили и принесли сюда из-за кошеля.
— Тот, кто меня убил, хотел, чтобы обвинили Ткача, — сказал Томас Уэллс своим писклявым голосом. — То был Монах.
Теперь Тобиасу надлежало уйти, быстро переодеться в короткий плащ и шляпу с перьями Вестника, а затем вернуться с известием, что Монах повешен. И он уже направился к каморке, но застыл на месте, потому что оттуда появился Мартин, все еще в красном плаще, но теперь еще и в поистине ужасной маске Гордости, тоже красной, исключая изгибающиеся линии рта и страшные морщины между бровями, которые красятся в черный цвет.
Он сделал знак Тобиасу поторопиться, затем прошел вперед между нами и раскинул руки на высоте плеч ладонями вверх, в жесте, которые делают Фигуры, когда представляются зрителям. Несколько мгновений он сохранял эту позу и молчал, повернув маску к сидящему Лорду и управляющему позади него. Он давал Тобиасу время переодеться. Никто из нас не шелохнулся. Я стоял рядом с Соломинкой и слышал испуганный шорох его дыхания в отверстии маски Убийства. Затем Мартин начал свое описание:
Теперь вперед выбежал Вестник в шляпе с перьями.
— Почтенные, — сказал он. — Я пришел к вам с новостью. Монах мертв, его повесили.
Поспешно — ибо хоть к этому мы были готовы — мы попытались заполнить пустое пространство движениями и вопросами. Из-за такой поспешности часто двое заговаривали одновременно, а наши движения были торопливыми и неуклюжими, наши тела заслоняли друг друга от смотрящих. Нарушениями гармонии и игрою невпопад назвал бы это Мартин. Но мы теперь понятия не имели, куда ведет Игра, мы тонули в ней, нам приходилось выхватывать слова из воздуха, как утопающие ловят его ртом.
Гордыня медленно шествовала через все пространство, вытягивая шею и делая жесты королевского величия и торжествующего триумфатора, проходя между нами, будто наводящий ужас незнакомец. Соломинка сделал последнее усилие спасти нас и Игру, следуя тому, на чем мы согласились завершить
