— Я — «Беркут», я — «Беркут», вызываю «Чайку». Перехожу на прием. — Алешка убрал «микрофон» и спросил: — Чего молчишь? Отвечай, «Чайка».
— Это кто — «Чайка». Я — «Чайка»?
— Ну, конечно, ты. Я — «Беркут», а ты, выходит, «Чайка», — разъяснил Алешка, но такое объяснение меня не устраивало.
— Это почему же «Беркут» ты, а не я? Может, я — «Беркут»?
— Какая разница, кто «Беркут», а кто «Чайка»?
— Раз никакой, то будь «Чайкой», а я — «Беркутом»!
Алешка стал раздувать ноздри. Он походил на кота
Ваську. Даже волосы у него приподнялись. Глаза округлились, а на лбу заблестели капельки пота.
— Понимаешь, — начал он, — в Звездный писал я. Мне и ответили. Значит, первое имя мое, а второе — твое. Ясно?
— Яснее ясного, — вздохнул я.
Пришлось уступить и на этот раз. В самом деле, первым-то про космос придумал Алешка. Пусть он будет «Беркутом», раз ему нравится это слово. «Чайка»— Ведь тоже неплохое имя. И летает она не хуже беркутов. Я крикнул Ваське: — Брысь!
Кот просунул морду в щель и исчез.
— Читай дальше, — наклонился надо мной Алешка. — «Беркуту» и «Чайке», — повторил я вслух. —
— ЦПК — центр подготовки космонавтов, — подсказал Алешка.
— Про это я и сам догадался. Скажи лучше про иностранные хвосты.
— Яснее ясного неясно.
— Сказал тоже: «яснее ясного неясно»! — приподнялся я с постели. Ты по-русски-то не умеешь говорить. «Яснее ясного неясно»… Ясно, Алешка! Яснее ясного ясно! Иностранные хвосты — это твои двойки по немецкому.
— По английскому, — поправил Алешка. — Только зачем он мне?
— Как зачем? А с оранжанами как ты будешь разговаривать? Руками?
— Руками не руками, но ведь и английского они не знают.
— Подожди ты, — попытался я остановить Алешку. — Английский они не знают, но их язык очень похож на иностранный.
Я сбросил одеяло и сел, свесив ноги с кровати.
— Давай поговорим по-оранжански, — предложил я. А как? — удивился Алешка.
— Проще простого. Наши слова нужно не по-нашенски говорить! По-оранжански. Ясно?
— Яснее ясного!
— Представь: мы прилетели на Оранжад. Сели, открыли люки, вышли на чужую планету. Видим, оранжане идут. С цветами. Обязательно с цветами. Душистыми, как после грозы. Подошли. Стали. Что мы скажем?
— Агром-ворей! — выпалил Алешка и растянул рот до ушей.
Я с восхищением посмотрел на него.
— Правильно! «Агром-ворей», — значит, «здравствуйте». А они ответят…
— Здаром-бугрей! — не задумываясь подхватил Алешка. — Будьте здоровы, значит.
— Верно, — восхитился я. — У тебя поразительные способности к языкам. Не знаю, почему только по английскому двойка? Наверно, учительница ошиблась… Давай дальше!
— Трактиорен карбютор, — продолжал увлеченно Алешка, да так быстро, что я еле-еле успевал переводить. — . Симпло фуген трактиорен. Оранжадо громго гроген…
— Мы прилетели к вам, — переводил я вслед за Алешкой, — мы прилетели к вам… что значит «трактиорен»? Трактор, что ли?
— Не трактор, а корабль.
— То-то. А то нескладуха получается. Получается «прилетели на тракторе».
— На корабле, тебе говорят. Переводи дальше.
— Мы прилетели на космическом корабле для того, чтобы узнать, как вы живете. Это неважно, что мы не похожи на вас, а вы на нас. Главное, мы понимаем друг друга.
Я ткнул Алешку локтем в бок:
— Шпарь дальше!
— Рикогра рекрен грибен, — шпарил Алешка.
— Мы долго летели на Оранжад — тридцать третью планету семьдесят седьмой солнечной системы пятьсот сорок восьмой галактики… Очень долго… Подожди, Алешка…
— «Беркут», — поправил Алешка.
— Все равно подожди. Я не успеваю.
Но Алешка продолжал тараторить по-оранжански:
— Агромен гроген громборей!
Язык у оранжан несложный. Слова рокочущие, потому что в них вставляется часто звук «р». Часто встречается в словах и звук «г». А вот мягкого знака в оранжанском алфавите совсем нет. При разговоре губы надо делать трубочкой. Тогда произношение получается чисто оранжанским.
— Мы рады, что вы встречаете нас цветами, — продолжал я переводить. — «Беркут», а какие у них цветы?
— Оранжанские! — заявил Алешка. — Яркие-яркие. Большие-пребольшие. На кристаллы похожи.
— Может, на кораллы.
— Вот-вот, на кораллы. Большие кораллы. И без запаха.
— Это что же за цветы без запаха?
— Говорю, оранжанские. Сначала у них были запахи. Потом пропали.
— Как так пропали?
— Откуда я знаю? — начал злиться Алешка. — Может, у них катастрофа была?
— Бедные они, бедные! — пожалел я оранжан. — Как же им помочь? А?
Как вернуть запахи оранжанским цветам, не знал ни я, ни Алешка. А что это за цветы без запаха? Все равно что бумажные. Или пластмассовые.
Из задумчивости нас вывел шум под верандой. Там загремели какие-то железяки, гавкнул Дик, раздалось жуткое мяуканье, и тотчас же в комнату влетел взлохмаченный Васька.
Мы насторожились.
Алешка пристально посмотрел в окно и выдохнул:
— Таратута идет.
— Кто? — переспросил я. — Вовка?
— Нет, отец, — забеспокоился Алешка. — Большой Таратута идет. Сюда. Надо скрываться.
Алешка нырнул в комнату. Я оперся локтями о подоконник и стал осматривать улицу.
***
У ограды остановился плечистый дядя с круглой, как футбольный мяч, головой. Маленькие глазки беспрестанно бегали и, казалось, не могли остановиться ни на секунду.
— Тебя, кажется, Германом кличут? — навалившись на штакетник, пропел Таратута.
— Кажется, Германом, — не совсем любезно ответил я.
Большой Таратута поморщился, но продолжал улыбаться.
— Скажи-ка, Герман, не видел ли ты мальчишку? Рыжего такого? Может, видел?
— Рыжего?
— Да, рыжего.
— Всего-всего рыжего?
— Да, всего из себя рыжего. Видал?
— Нет, не видел.
