Лев Саввич поднял указательный палец.
Филиппов закатил глаза к потолку.
– Трудненько будет, если негласно… Ведь нужно предлог придумать. Делом-то сыскной департамент Отделения занимается…
– И что? – усмехнулся Маков. – Думаешь, они про эту карету когда-нибудь вспомнят?
Филиппов кашлянул:
– Пожалуй, не вспомнят. Другими делами заняты по горло. Террориста ловят.
Маков подумал: «А вот в этом-то я как раз и сильно сомневаюсь», – но вслух сказал:
– Видимо, так. Ты вот что, Филиппов… Бери этого Кадило, и приступай. Как найдёте карету – сообщишь. Я сам хочу её осмотреть.
Филиппов опять кашлянул:
– Позволю себе заметить, Лев Саввич… Найти-то её мы, может быть, и найдём… Но вот вам показать, – подозрительно уж очень. Не лучше ли официально, через канцелярию Отделения, запросить?
Маков вздохнул. Сказал совсем просто:
– Конечно, так было бы лучше. – Подумал, опять вздохнул. – Но так – нельзя.
Он вспомнил взгляд Дрентельна в кабинете у государя. В этом взгляде, кроме презрения, было ещё что-то. Насмешка. И не просто насмешка, а как бы выражение: «А я кое-что знаю, чего тебе, Маков, никогда не узнать!»
– А что, если карета его собственная? – уже дойдя до дверей, спросил Филиппов.
Маков поразмыслил. Крякнул.
– Ну, не мне тебя учить, как…
И замолчал, не продолжил: чуть не сорвалось с языка «…как в чужой дом проникать», – да вовремя вспомнил, что и такое уже бывало.
Маков поднял усталые, красные, с набрякшими веками, глаза: Филиппов, как всегда, вошёл без стука и почти неслышно. Не вошёл, – а словно просочился в кабинет.
– Добрый день, Лев Саввич, – сказал он.
– Добрый, Николай Игнатьевич, – сказал Маков, жестом приглашая садиться. – Ну? Не тяни ты, ради Бога.
– Карета исчезла, Лев Саввич, – доложил Филиппов, усевшись.
Маков онемел на секунду.
– Как? – не понял он.
– Мне удалось побывать в каретном дворе жандармского управления, – туда её отправили якобы для починки. Так вот, во дворе её нет. Я был с нашим знатным каретником, Кадилой. Между прочим, напрасно пристав Надеждин его в дураки записал. Малый оказался очень даже смышлёным.
– Смышлёным, – механически повторил Маков. И почувствовал раздражение. – При чем тут Кадило? О деле говори.
– Я и говорю: карета исчезла со двора. Я поспрашивал сторожей – кто-то слышал, что карету на продажу отправили. А куда – неизвестно. Знакомый жандарм подтвердил: карету, ввиду сложности ремонта и несчастливой судьбы, Дрентельн лично распорядился продать.
– Вот, значит, как… – Маков потёр глаза обеими руками. – Важнейшую улику – и продать. М-да…
Он не стал договаривать вслух, додумал про себя: «Быстро, быстро работают».
Рассеянно полистал рапорт. Пристав Московской части сообщал, что полицейская засада у дома девицы Кестельман, невесты Мирского, была снята по приказу Кириллова, начальника сыскной полиции при III Отделении. Кестельман значилась в списках агентов тайной полиции и, судя по всему, перестаралась, разыгрывая томную романтичную особу, любительницу французских романов и поклонницу Шарлотты Корде. Скорее всего, жандармы сами расставили свои ловушки – и ждут не дождутся, когда Мирский, как последний болван, побежит к своей мнимой невесте поплакать на её бледной, с запахом уксуса, груди.
Гм! Но что же с каретой?
Маков строго посмотрел на Филиппова, который сидел, не шевелясь. Это Филиппов умел – быть незаметным, и при этом – незаменимым.
– Вот что, Николай Игнатьевич. Бери-ка снова нашего смышлёного Кадилу и пройдись по всем каретным дворам и мастерским. Ну, Кадило, скорее всего, в курсе, как за это дело приняться. Поищи карету. Может, ещё не продали, и сиденья заменить не успели.
– Сиденья? – переспросил Филиппов удивлённо.
– Ну да, сиденья, – снова раздражаясь, повторил Маков. – Преступник стрелял в карету сквозь заднее окно, но в Дрентельна не попал. Должны же были остаться следы от пуль внутри кареты?
– Ах, во-от в чём вопрос, – протянул загадочно Филиппов. – Так я прямо сейчас и займусь?
– Прямо сейчас. Да, переоденьтесь, хоть в мелкого чиновника какого-нибудь, что ли. А Кадилу – ну, скажем, в мастерового или фабричного. И чтоб ни одно «гороховое пальто» вас не вычислило… Ясно вам
