– До вокзала? – громко и угрюмо спросил возчик, косясь на пассажиров. – По два целковых с носа.
– Это за что же такая немилость? – удивился Николай.
– А что ж, два места пустых остаются, – ответил возчик. – А не хотите, так ждите: скоро пролётки возвратятся. Но в грозу они обратно не поедут, а коли поедут, так и по три целковых сдерут.
– Однако же, это грабёж, – сказал Иван Петрович. Взглянул на Ираиду и заторопился:
– Хорошо-хорошо! Мы согласны!
– Деньги вперёд! – рявкнул возчик.
Лавки в экипаже располагались рядами, поперёк: три лавки с промежутками для ног. Когда все расселись, парень в картузе убрал лестницу, захлопнул дверцы.
И в тот же миг начался ливень. С молниями и громом, да таким, что казалось, небо вот-вот расколется. Мертвенные вспышки выхватывали из темноты купы деревьев, островерхие башенки на крышах петергофских дворцов.
Возчик погнал лошадей. Как он видел дорогу во тьме – Бог весть. Колымагу немилосердно трясло, колёса то и дело соскальзывали в грязи, экипаж заносило.
В окошки уже ничего не было видно: дождь лил стеной, и казалось, что это не дождь, а чернила.
Внезапно тряска прекратилась. В передней стенке открылась стеклянная заслонка, и голос парня в картузе сообщил:
– Приехали! Аккурат к поезду поспели!..
Дверь открылась, первым из колымаги вышел Николай. Вышел и удивился: ни единой живой души вокруг, ни огонька.
– Это куда же, сухопутная твоя душа, ты нас завёз? – спросил он.
И тут же ощутил сильнейший удар в спину. Николай с размаху упал лицом в грязь, на него сверху навалился кто-то. Пахнуло перегаром, в ухо рявкнули:
– Лежать! Молчать!
По многим признакам – по запаху мокрой казённой шинели, по перегару, по повелительному голосу – Николай внезапно всё понял и крикнул:
– Ловушка! Жандармы!
Больше он ничего не успел сказать: тяжелый приклад крынковской винтовки пригвоздил его голову к земле.
Акинфиев с женой топтались у экипажа; Надя выхватила револьвер.
– Кто здесь? Не подходи!
И, не дожидаясь ответа, выпалила в темноту.
И тут же упала, сбитая с ног возчиком.
Сверкнула молния. На миг белая вспышка высветила тёмное лицо возчика, бороду – лопатой. Блеснули маленькие «литераторские» очочки.
– Не бабье это дело, – проворчал возчик, поднимая револьвер.
Акинфиев вздрогнул. Он уже слышал об этом человеке. И почему только он не узнал его сразу?
– Идочка, беги! – крикнул Иван Петрович, отталкивая супругу за угол экипажа. И бросился на возчика. Но не успел сделать и двух шагов: длинный огонь, метнувшийся ему навстречу, остановил его. Акинфиев почувствовал, будто громадный кузнечный молот с размаху ударил его в грудь.
– Идо… – выговорил Иван Петрович, падая, и отказываясь верить, отказываясь понимать, что это и есть ОНО: конец, гибель, небытие.
Он опрокинулся на спину и остался лежать на чёрной липкой земле. И ливень сразу же наполнил водой его глазницы до краёв.
– Бабу держи! Бабу! – завопил чей-то голос.
– Да их две было! – ответил другой.
– Вот обеих и держи, мать-перемать!.. Уйдут!
Какие-то тени заметались во тьме, затрещал кустарник, потом ударил винтовочный выстрел.
– Попал?
– Попал вроде…
– А вторая иде?
– Должно полагать, сбёгла…
В темноте еще некоторое время возились, матерились, что-то искали…
Возчик угрюмо склонился над Акинфиевым. Рядом с ним присел на корточки жандармский офицер.
Возчик покосился на него. Сказал странным, почти ласковым голосом:
– А что, вашбродь, может, мне и тебя тут, с имя рядом, положить?
Офицер побледнел, отшатнулся. Выговорил, вздрогнув:
