Я иду на кухню. Захожу.
Она стоит у стола. Нож. Разделочная доска.
— Лук надо будет порезать… Картофель тоже… Воду включи, пожалуйста.
— Я у мамы твоей был.
Она не вздрогнула. Не удивилась. Похоже, вообще не восприняла эти слова как что-то важное. Просто спросила…
— Денег не занял? Нам бы сейчас не помешали.
— Не занял.
— А ездил тогда зачем? С работы, наверное, отпрашивался… Она обедом тебя покормила?
— Напоила. Лимонным напитком.
— И всё?
— И всё.
— А ездил тогда зачем? Неужели опять ругались? Нет, чувствую, мне вас опять мирить придётся… Ну открой же кран, наконец!
Ты вернёшься к ней. Рано или поздно ты вернёшься. Или уйдёшь к другому. Или уже ушла.
Какая разница — сегодня или завтра? Или через год?
Всё бессмысленно. Бесполезно.
Жареная картошка с луком. У нас нет мяса. Это дорого — есть каждый день мясо. Ничего страшного. Скоро станет легче. Скоро станет совсем легко.
Потому что скоро всё закончится.
Потерпи, любимая. Я больше не буду тебя мучить. Не буду мучить себя. Не буду раздражать требовательную, строгую твою маму. И отец твой, должно быть, обрадуется, узнав, что разлука с дочерью оказалась куда короче, чем он ожидал…
Вода. Тонкая струйка. Подставь руки под воду, любимая. Она прохладная. День был очень жаркий. Это очень приятно — охладить руки, подержав их под струёй воды.
— Слушай, у нас и масло кончается…
— Она сказала… мама твоя сказала…
Голос мой истончается, рвётся. Не фразы — куски.
Что ты смотришь на меня? Чего ты ждёшь?
— Ну, что она тебе наговорила?
Я не могу это повторить. Даже по слогам.
У-тебя-есть-другой-ты-уйдёшь-к-нему… У-тебя-есть…ты-уйдёшь…
— Говорила, что ты ей жаловалась на меня. И что ты очень устала. От меня. От нашей жизни. От всего.
— Да уж… С тобой устанешь. Но зачем?..
Она посмотрела на меня. Взгляд её стремительно холодел. Становился чужим, жёстким, колющим. Словно я, сам того не зная (о, нет! зная, ещё как зная!) произнёс некие запретные слова, часть чёрного, страшного заклинания, остановить действие которого никто уже не в силах.
— Зачем ты мне всё это повторяешь? Зачем ты всё за ней повторяешь?
— Но ведь ты была у неё? Ты ходила к ней?
— Какое тебе дело?!
Она сорвалась на крик.
Чёрт, чёрт, чёрт… Неужели я прав? Неужели я прав со всеми своими бредовыми мыслями и дурацкими подозрениями? Она же взволнована. Она вышла из себя. Что я задел? Какую болевую точку?
— Что значит — «какое дело»? Я же муж, в конце концов. Пока…
— Вот именно — «пока»! Ты мне и в самом деле надоел. Надоел со своими проверками!..
— Какими ещё проверками?
— А зачем ты к ней ходил? Что выспрашивал? Ищейка чёртов!
— Не смей так говорить! Она сама меня пригласила. Она сама начала разговор…
— Ты к ней через весь город тащился. Ты не хочешь ни о чём со мной разговаривать. Не веришь ни одному моему слову. Я для тебя — ничто, пустое место. А к ней ты побежишь, по первому же звонку. Чтобы узнать обо мне какую-нибудь гадость!
— А не ты ли эти гадости ей и рассказываешь? Ты всё время требовала, чтобы мы почаще навещали твою маму. Ты во время ссор бегала к ней плакаться в передник. Ты…
— Не смей это вспоминать! Подлец!
Я словно ждал этого. Этого исхода…
— Чёрт, за что я только тебя люблю… За что?
За что? За запах костра в светлом осеннем лесу. Костра, который мы разожгли. И пытались испечь картошку. С картошкой тогда ничего не получилось. Мы слишком долго целовались. Картошка сгорела. Чёрными, перемазанными в саже и земле пальцами мы пытались расковырять хрустящие, крошащиеся угли, надеясь добраться до жёлтой мякоти. Обжигались… Смеялись. Нам было весело. Ничего не осталось. Сгорело. Всё сгорело.
Было весело.
Темнело. День уходил. Накрапывал дождь. Мы сидели, обнявшись, накрывшись одной курткой. Одной тёплой курткой, что была у нас двоих.
И капли стучали по листьям. И листья, расцвеченные красным закатным небом, и листья, наполненные жёлтым медовым летним солнцем, подрагивали чуть заметно, как будто стряхивали с узорчатых краёв своих холодную осеннюю влагу. Но тепла в них становилось всё меньше. И краски их тускнели и исчезали под слепым бледно-серым покровом тронувшего их октябрьского холода.
«Пойдём домой…»
Дождь заливает костёр. Угли шипят рассержено. Белый дымок вьётся над горело-чёрным кругом.
«Пойдём… На электричку бы не опоздать…»
— Она сказала, что ты уйдёшь от меня. Ты ей говорила…
— Конечно уйду! Теперь уж точно уйду. Тебе просто наплевать на меня. На мои чувства. На всё, что у нас есть. Для чего я тебе нужна? Что было кого мучить? Или тебе самого себя мало?!
— Ради тебя… Слышишь? Только ради тебя я всё это терплю. Весь этот идиотский, бессмысленный, бесполезный мир. Вот эту вот жизнь! Эту вот!.. Хорошо, давай. К мамаше своей стала бегать? Давай! Замечательно! Вон? Да, убирайся! На здоровье!
— С тобой вообще невозможно… Ну зачем… Даже теперь, когда можно было бы всё спокойно… Ужинать могли бы спокойно… Ну что?! Что?! Ты же больной человек! Больной! Ты же превратился в психопата. Ты бредишь уже наяву.
— Я нормален.
— Все психи так говорят. Все, до единого. Ты на себя посмотри. Подойди к зеркалу и посмотри. Больной человек! У тебя глаз почти не осталось. Пустота одна, смотреть страшно.
— А кто виноват? Не ты ли с идеями своими? «Давай просто жить… как нормальные люди… надо успокоиться… дом… работа» Где он, этот дом? И где она, эта работа? Четыре года усилий — и к чёрту. Ноль в результате. Ноль! Я же был избран! Отмечен! Вознесён! Мне в детстве святые снились…
— Замолчи! Я прошу тебя!
— …Мне был заповедован мир! Вселенная!
— Идиот! Я не могу больше слушать твой бред!
— Я был покрыт серебристым плащом! Я скакал на единороге! Господи, какими идеями, какими идеями я был полон! Любовь, милосердие, всепрощение… Чушь! Я же точно, точно знал, как заставить этот мир исчезнуть. Как заставить людей загрызть друг друга насмерть. Как заставить их возненавидеть друг друга. Той ненавистью, которая сейчас им просто недоступна. Я создал совершенную ненависть. Идеально чистую. Без малейшей примеси. Ненависть, которая существует сама по себе. Не нуждается ни в каких обоснованиях и оправданиях. Ненависть, которая питает сама себя. Это же совершенное оружие! Я был на пороге величайшей власти!
— Ты был на пороге дурдома. Ты ещё в институте какую-то дрянь пробовал. И мне пытался подсунуть. Говорил об изобретённом тобою средстве. Очищение сознания… Иллюзии… Шарлатан! Ты же захлёбывался
