страха. С тобой можно делать всё, что угодно.
Что угодно! Что угодно!
Ты лежишь. Терпеливо ждёшь. Ждёшь, когда тебя перестанут замечать. Когда к тебе повернуться спиной.
— Кто-нибудь! Есть здесь кто-нибудь?!
Ещё бы! А с кем ты тогда разговариваешь?
С кем?
Ты — мерзость перед Господом! Отвратительное, гнусное, подлое, уродливое создание! Грязная тварь!
Если тебя погладить — ты пугливо сожмёшься в большой, бесформенный, нервно вздрагивающий комок сочащейся липким потом плоти. Влажный, скользкий комок.
И если ударить тебя — кожа твоя лопнет и зелёная, зловонная жижа потечёт из тебя. Ядовитый настой.
Ты настоял ненависть на своей плоти. Ненависть уничтожила твою плоть и наполнила тебя изнутри.
Ты носил это в себе. Бережно копил, не тратя ни капли ненависти своей, словно выискивал того, кто заплатит за неё самую высокую цену.
Ты травился ею. Тебя выворачивало от неё.
Но ты ждал. Терпеливо ждал.
Никто не пришёл. Никто. Ни с неба, ни из преисподней, ни из твоего мира, ни из какого-либо иного.
Никто.
Покупателем своей ненависти стал ты сам.
— Кто-нибудь! У меня в глазах…
Чёртики. Чёртики прыгают. Весёлые чёртики.
Ты заплатил за эту ненависть всей своей жизнью.
Тебе плохо? Ты думаешь, кто-то хочет тебя отравить? Да кому ты нужен!
Ты сам себя травишь. У тебя самоотравление.
— Эй, Фёдор! Фёдор! Тут мужику плохо!
— Кому ещё? Какому мужику?
— Да вон, у входа… На четвереньках ползает. Химии что ль какой надышался? Вентиляцию давай включай, а то пол ещё облюёт!
Где-то вдали загудел, набирая обороты, мощные двигатель; завращались лопасти, разгоняя серый, густой, обморочный, давящий воздух.
И словно ветер, весенний, свежий ветер молодой земли ворвался в здание. Сквозь толстые стены, сквозь бетон перегородок и перекрытий. Сквозь закрытую дверь. В серый морок наглухо закрытого от всего земного пространства.
Я медленно поднялся. Я дышал, до отказа, до предела наполняя лёгкие этим сладким воздухом столь нелюбимой мной когда-то земли.
Нет, я и тогда её не любил. Она и тогда, в самые последние минуты пребывания на ней, осталась для меня чужой. Даже самый маленький кусочек сердца я не хотел оставить ей.
Но именно в тот момент, едва оправившись от мучительного удушья, хватал я ртом этот воздух, словно откусывая от него кусок за куском и чувствовал… Нет, не понимал, конечно. Куда мне… Чувствовал — я для чего-то был ей нужен. До сих пор не знаю — для чего.
Но она пыталась меня удержать. Пыталась и в самый последний миг… Когда уже было поздно… И бесполезно.
Я и сам уже не мог себя удержать.
— Добро пожаловать!
Кто-то подхватил меня сзади, цепко и жёстко, словно удерживая от падения.
Или от бегства?
— Прямо слабый клиент пошёл… Может, у нас лаком пахнет?
— Да ты, Колян, уж недели две ничего не проветривал. А вентиляция сама не продувает ни хрена.
Кто это такие?
Те самые… Мастера?
Пять человек в чёрных комбинезонах. Видел я четверых. И ещё один, пятый, тот, кто держал меня (или удерживал?) стоял у меня за спиной.
Неизвестно, как они появились в этом зале. Я не заметил, откуда они вошли. Ни на одной стене, нигде, абсолютно нигде, сколько не разглядывай, не было ничего похожего на дверь, ворота или хотя бы какой- нибудь люк. Только входная дверь за моей спиной — и гладкие стены в серой плитке.
Но эти пятеро как будто выросли прямо передо мной. Мгновенное. Неслышно.
Или… Подошли, когда я, задыхаясь, стоял на четвереньках?
Нет. Не было звука шагов. Не было!
Нечисть какая-то!
— Ну, оклемались?
Да, спасибо. Я уже могу вас рассмотреть.
— Да, спасибо… Лучше, уже совсем…
— А аллергии у вас на краску нет? Или, может, на бензин?
— Нет. Я и сам не понимаю…
— А чего понимать? У врача вам надо проконсультироваться. Вы прямо перепугали нас. Мы так и подумали — гикнется сейчас мужик… Хоть реанимацию вызывай.
Тот, кто держал меня сзади, убрал ладони. Но остался стоять у меня за спиной.
Трое — молодые ребята. Весёлые лица, открытые. Даже бесшабашные какие-то.
Улыбаются. Широко, искренне. Будто и впрямь рады меня здесь видеть (акто знает, может и рады…). Комбинезоны на них новенькие, не обношенные. Даже топорщатся слегка, особенно на плечах. Чернота на ткани отливает на сгибах, так что вид кажется каким-то праздничным и торжественным. И глаза… Лучистые, светлые. Прямо тонут в веселье. Или я им кажусь таким забавным?
Четвёртый, что так же стоял рядом со мной, но как-то повернувшись ко мне лишь в пол-оборота, словно бы несколько в стороне, вида был совсем иного.
Ни вид было ему лет сорок-сорок пять, лицо в морщинах, волосы редки, залысины на лбу. Комбинезон на нём был какой-то затёртый и цвет, всё тот же чёрный, был всё же иным. Бледным, выцветшим. Местами — белые пятна, словно проплешины.
И сзади меня… Нет, этого я не видел. Разве только чувствовал. Чувствовал, что он — самый опасный из этой пятёрки (а то, что они представляют для меня угрозу я понял сразу… нет, не знаю, почему… просто понял…).
И ещё одно, совсем уж непонятно откуда взявшееся ощущение. Сразу же, без малейших сомнений, решил я, что эти… ну те, кто стоял рядом со мной… Они — не люди. Совсем не люди. Только внешне похожи на людей. Да и то, если хорошенько приглядеться, не слишком.
Что-то в лицах их было не то. Нет, не какое-то явное уродство — это я увидел бы сразу. Не настолько же я ещё ослеп. Да и понятие о нормальном (в земном смысле этого слова) не исчезло у меня из головы вместе с разумом.
Нет, что-то ускользающее от быстрого, поверхностного взгляда. Дисгармония, асимметрия… Какая-то неестественность.
Как будто искусственно созданные их лица едва заметно, но непрестанно меняли свои черты. Словно в иллюзионе на экран проецировали анимированное изображение, но время от времени фокусировка на проекторе сбивалась. Её восстанавливали вновь, но это краткий миг, когда изображение было нечётким и был тем мгновением, когда сознание обретало истину. Потому что только тогда экран был экраном, зал — залом, а иллюзия — иллюзией.
Как же глупо я поступил, не осмотрев внимательно зал ещё раз и именно тогда, когда лица этой
