«чаша», а вокруг, сколько хватало глаз, тянулась унылая местность — ни степь, ни лес, а не пойми что. Словно понавтыканные там да сям в землю, корчились, тянулись к мрачному небу низкие сосны с изломанными стволами. Земля, казалось, исторгала их наружу, не желала принимать в себя, поить своими живительными соками… А может, это соснам было неуютно питаться тем, что давала здешняя земля?..
Ну, хоть обладателей виденных из «чаши» крыльев и голов сейчас поблизости не наблюдалось. И на том, как говорится, спасибо!
— А куда мы едем, дядьку Андрию? Вы дорогу-то знаете?
Ярчук только рассеянно кивнул. Он уже сообразил, что если не отвечать на Мыколкины вопросы, тот теряет интерес и увлекается чем-нибудь другим.
…А дороги-то, между прочим, и не видать! Одни сосны эти проклятущие, здесь их стало побольше, вся земля усыпана хвоей, Орлик идет, иголки под копытом шелестят, шуршат, точно змеи!
И — давящее предчувствие скорой беды.
— Дядьку Андрию, то мне кажется, или они в самом деле шыволются?! —
Бывают такие леса, что заместо жизни смерть в своих чащобах выращивают. Только сунься — и косточек не сыщут.
Нежить, говорил Свитайло, она разная бывает. Какая вихрем обернется, какая водяником, а какая и озером. Или рощей. Тут не угадаешь, сынку…
Иголки под Орликовыми подковами извивались, словно махонькие гадючки. Безобидные такие с виду, забавные даже. Конь не сразу почувствовал их шевеление, но хвоинки упорно стремились забраться по его ногам как можно выше — и некоторым это удавалось. Там они крепко-накрепко обвивались- вплетались меж волосинками коня, но, против Андриевых недобрых предчувствий, не торопились присасываться пьявками и тянуть в себя кровь. Что, впрочем, Орлика, кажется, мало успокоило. Учуяв на своей коже чужаков, он сперва пытался обмахиваться хвостом, пышным и длинным, которому завидовала добрая половина всех козацких коней, — однако не в меру живые хвоинки цеплялись за длинный хвостовой волос и отправлялись дальше в странствие по конской шкуре.
…Собственно, все это Андрий понял только потом, когда наконец сумел успокоить испуганного Орлика. Вычесывать его сейчас было бессмысленно, вокруг, куда ни глянь, тянулся сплошной сосновый лес, — оставалось лишь поскорее выбираться отсюда. Орлик, переживший с Ярчуком немало приключений и посуровей, молча терпел мучение или, скорее, неудобство с испугом: хвоинки, поднявшись и надежно устроившись на волосках, замирали, словно выжидая чего-то.
«Только б ветру не было», — думал Андрий, глядя на угловатые, будто крылья болезненного куренка, ветви сосен над головой. Ему совсем не мечталось приютить у себя в волосах сотню-другую иголок. Мыколка, сообразив то же, настороженно косился вверх, даже послюнявил палец и выставил перед собой, видимо, проверяя, откуда может дуть беда.
Как бы в ответ на их тягостные ожидания, сосны покачнулись. Звук, родившийся при этом, мало походил на обычный лесной шорох — скорее, на полустон-полувздох великана.
— Е-ехать! — донеслось сверху. — Да! Да-а! Лететь! Мчаться! С места на место! Быстрей! Еще быстрей!
Андрий сделал коленями еле заметное глазу движенье, Орлик остановился. Дело ясное: чего от тебя нежить более всего хочет, того ей никогда не давай. За исключением окончательной гибели (нежитевой, не своей!), после которой отмаявшаяся душа сможет наконец уйти к Господу; вот только редко кто из нежити себе такое просит.
— Быстре-е-ей! — умоляюще простонал лес. — Быстрей бы!
Мыколка оглянулся посмотреть на Андрия. Тот улыбнулся:
— Не бойся.
А что тут объяснять хлопцу? Что лес-нелес, в котором они очутились, оказывается, хочет другим быть — да не может? Долго объяснять, да и не нужно это малому.
Если так и дальше пойдет, ему вообще ничего не нужно будет.
«Теперь ясно, что это хрустело под Орликовыми копытами, пока мы по лесу ехали».
Хорошо, Мыколка в другую сторону уставился — не видел белых полушарий черепов, проступавших сквозь хвойный ковер.
Деревья встали вокруг густым частоколом: ни на коне проехать, ни пешему протиснуться меж стволов. Лес-нежить все-таки умел немного двигаться. Недостаточно, чтобы почувствовать себя ветром или быстроногой гончей, но вполне — чтоб задержать невежливых гостей.
— Поговорим? — тихо предложил Ярчук, слезая с коня.
— О чем? — презрительно дохнуло сверху.
— О жизни.
Тишина.
Вдруг, точно так же незаметно для глаза, деревья раздвинулись в одном месте, пропуская к подорожным человечка. Вернее, это только сперва, да и то издали, да и то горилки нахлебавшись или совсем глаза стерев, как с некоторыми старыми чернецами в темных их кельях случается, можно было принять существо за человечка. Состряпан был нежить из бревна да веток, покрытых все теми же хвоинками. Он проворно скакал на единственной ноге с шестью разноразмерными пальцами, помогая себе при этом руками: той, что короче, размахивал в воздухе для равновесия, а той, что подлиннее, изредка упирался в землю. Папоротниковые листья молодецки, на манер своеобразных «оселедцев», свешивались у нежитя с макушки, а бабочка-павлиноглазка, сидевшая точнехонько над носом (вернее, над сучком, оный заменявшим), широко распахнула свои крылья с большим оком на каждом — и таким образом замещала настоящие глаза.
Рука Андрия сама собой потянулась, чтобы сотворить животворный крест, но в последний момент козак опомнился и сдержался. А вот Мыколка с перепугу громко втянул в себя воздух и икнул.
Нежить неловко поклонился; бабочка сложила крылья, снова раскрыла.
— Ждрафствуйтье, — сказал старичок-бревновичок. — Не пухайтесь. Но так путет просче расхаваривать — нам и вам. Вот. — И он выжидающе вытаращился на Андрия глазами с бабочкиных крыльев.
— Ты зачем… — в этом месте Ярчук едва не добавил «бисова сила», но опять же возобладал над собою, — …ты зачем моему коню в хвост свои иголки вплел? А теперь и нас задержать вознамерился? Или обидели мы тебя чем?
Нежить скрежетнул; бабочка взлетела и описала над его головою два круга, после чего села на прежнее место.
— Тье, хто миня аббидел, — вон гыде. — Та рука, что длиннее, указала на черепа.
— Тогда — почему? — не сдавался Андрий.
— Льетать хачу, — заявил старичок-бревновичок с непосредственностью трехлетнего дитяти. — А не магу.
— Так ведь и я не могу, — покривил душою Ярчук. — И уж тем более не могу сделать так, чтобы ты взлетел.
Нежить вздохнул, покачнувшись от переполнявших его чувств:
— Кахда конь, быстро-быстро… о-о! Пашти льетишь!
— Но ты — не только хвоя. Сосны, трава, твари лесные — тоже ты, так? Всех я на коня не усажу, и даже на закорках у меня вы не поместитесь… ты не поместишься. Так чего же ты хочешь?
— Тфишенния! Тфишенния, да! — чем больше нежить волновался, тем бессвязнее становилась его речь. — Уйти! Хватит! Не хачу! Не хачу — дерево! Хачу — тфишенние!
— Как же мне тебе помочь?
— Тумай, тумай! Ночь есть — тумай. Утром — помоги. Или… — Он снова указал на черепа.
Бабочка слетела с его «лица» — и в тот же миг человечек развалился на куски.
— А, чтоб тебя!.. — в сердцах выругался Андрий. — Слазь, сынку, с коня, — сказал он Мыколке, — привал.
