Утро здесь действительно было мудреное. Солнце вроде бы и взошло, но отсюда его не видно, так что оставалось открытым для взоров одно только небо, все какое-то полосатое, болезненное: черные облака тонкими струнами протянулись по вышней тверди и дружно ползли к окоему. Посмотришь на такое, вздрогнешь, перекрестишься — да и возблагодаришь Господа, что довелось прожить еще день.
К тому времени, когда заявился посланник от леса-нежитя, они успели позавтракать, чем Бог послал, и собрать вещи. Человечек-чурбачок очень напоминал вчерашнего, хотя, конечно, был другой (того-то они давеча пустили на дрова).
— Топрае утра, — проскрипел посланник. — Ну што?
— А вот что, — ответил Андрий, попыхкивая люлькою. — Хочешь, значит, движения? Уйти хочешь? А не боишься?
Старичок-бревновичок от переполнявших его чувств вовсю замахал разноразмерными ручонками, словно прямо сейчас собирался взлететь.
— Хачу! Не баюсь!
— Тогда выведи к краю леса, а там я тебе помогу. Подвигаешься всласть, уйдешь — насовсем.
Андрий ждал, что сейчас нежить запросит сперва услугу, а уж потом согласится выводить, или вообще не выведет, а прямо здесь потребует «движения»… Нет, обошлось. Человечек снова распался на веточки-листочки, а деревья расступились, выпуская их с поляны. И даже выстроились двумя рядами, показывая правильный путь.
Так и шли: Ярчук вел в поводу Орлика, на котором ехал Мыколка, а сбоку лениво трусил вовкулак.
— Слышь, братец, надумал что за ночь насчет дороги? Вместе пойдем или как?
— Еще не решил, — уклончиво ответил Андрий. — А чего спрашиваешь?
— Да вот… мысль тут одна в голову пришла — и никак не оставляет, зараза. Я ведь про что… Ты ж знаешь, у нас иногда случается, теряем над собой власть: тело делает не то, чего хочет разум.
— Ну, это со всеми случается.
— Ты ж понимаешь, о чем я.
— Понимаю. И на что намекаешь, тоже понимаю. Оставь. И не слишком переживай, я никому здесь не верю, ни тебе, ни… — он осторожно взглянул на Мыколку: тот по-прежнему таращился по сторонам, — ни кому другому. Но зеркальце велело идти за тобой, на этот счет сомнений никаких. А там… там видно будет.
Деревья разом заступили им путь: пришли, значит. Пора расплачиваться — или ложиться в землю костьми, это уж как выйдет.
Андрий подмигнул вовкулаку, запрыгнул на Орлика (Мыколка сидит впереди, позади, на спине, сундучок накрепко привязан) — улыбнулся лесу-нежитю:
— Ну, готов, ваше бесовство?
Тут и старичок-бревновичок нарисовался. «Хатоф», — скрипит.
— Тогда что ж… Изволь.
Пыхнул Андрий люлькою как следует, вынул изо рта да и вытрусил угольки прямо в папортниковые кудри бревновичка. Занялось мигом, Ярчук даже сам не ожидал от огня такой прыти — оставалось уповать на собственную. По-особому свистнув Орлику, он пригнулся — и полетели, только ветер оселедцем поигрывает, в пальцах своих невидимых разминает!
…Остановились на дальнем холме, куда нежить уж никак бы не смог дотянуться, если б и хотел.
А он, собственно, не хотел. Не до того было лесу-нелесу. Он горел. Сосны свечами-переростками уткнулись в полосатое небо и, казалось, извивались, но не от боли, а от невероятного наслаждения: «Наконец-то!.. уйти!.. двигаться!..» Пол-окоема полыхало, с глухим звериным стоном валились один за другим стволы…
Вдруг от леса отделилась бабочка и быстро-быстро полетела к стоявшим на холме. Вовкулак угрожающе оскалился, но Андрий успокоил его: действительно, что способен сделать один-единственный мотылек?
К тому же теперь они видели, конец ее брюшка горел — и было неясно, почему она до сих пор жива.
А еще теперь они различили, что это не вчерашняя павлиноглазка, а другая — «мертвая голова», которую в народе всегда считали предвестницею скорой гибели. Бабочка, выписывая в воздухе перед Андриевым лицом кренделя, пропищала: «….асиба», — и тут же занялась вся, в одно мгновение отгорела и рассыпалась на пепел.
Бесовщина она бесовщина и есть!
— Поехали, — хмуро сказал Андрий. — Нечего… наглядимся еще…
Конечно, он знал, куда направляется Корж — и куда, и почему. Как там заведено у кошек с девятью жизнями, неясно, а вот с двоедушцами навроде вовкулаков дело обстояло таким образом, что после смерти одной из сущностей вторая начинала «таять». Медленно, но вполне ощутимо. Если забивали зверя, ничего страшного — двоедушец долго болел и, коли выживал, становился обычным человеком. А вот звериная половинка двоедушца, оставшись без человеческой, во-первых, попадала в Вырий, а во-вторых, все больше «зверела». Пара недель — и разговорчивый спутник Андрия станет обычным волком. Если, конечно, не…
Вот в этом-то и заключалась загвоздка.
Чтобы «не забыть себя», Степану необходимо было хотя бы раз в неделю пить из Проклят-озера, которое в Вырие лежало на полночь от Межигорки. Только в Вырие и Межигорки-то не было — а в Яви не существовало того озера; да и Андрий доподлинно не знал, где они сами сейчас находятся… словом, все складывалось… непросто.
Утешало Андрия то, что как раз на Проклят-озере ему довелось побывать в молодости — послал как- то Свитайло… не важно зачем. Оказалось, там целый город живет таких вот, как Степан, увечных двоедушцев. Все, само собой, в обличье зверей; сперва Андрий, увидевши такой зверинец, сильно перелякался, хоть Свийтало его и предупреждал. Потом ничего, пообвыкся. Во-первых, не жить же ему с ними, а так, пару деньков погостить. А во-вторых, большинство тамошних
Потом даже внимания не обращаешь: кивнул, прошел мимо — всех делов.
Да, а звался тот город Волкоград — не потому, что волков там было больше прочих, а потому, что именно волки (как-то уж так получилось) ими правили, теми двоедушцами.
«…A псы (которые, конечно, никакие и не псы) были у них там заместо батраков и охранников», — почему-то вспомнилось Андрию.
— Дядьку, а дядьку? А скоро мы домой приедем?
Известию о том, что домой его завезут не скоро, Мыколка, кажется, даже обрадовался.
Что, в свою очередь, повлекло за собою череду подозрений. Сперва Андрий ехал молча и прикидывая, может ли малый хлопец быть вражьим пособником, потом и Степан на привале отозвал Ярчука в сторону и яростно зашептал о том же. Что, мол, по запаху вроде все в порядке, но ты ж сам, братец, говорил, что противник у тебя особый. «Да это не я говорил, это мне…» — зачем-то вдруг взялся уточнять Андрий, но потом махнул рукой: «Ладно, в самом деле. Бросить я его не брошу, а присматривать будем, я да ты. Глядишь, если даже с ним что-то не так, заметим раньше, чем… Опять же Орлик его не сторонится, а конь у меня бывалый, почти вещий».
На том и сговорились.
Места теперь пошли поспокойней, вроде как безобидные. Небо продолжало полосатиться во весь рост, но хоть дождем не сыпало, и на том спасибо. Вокруг раскинулось нечто, напоминавшее Андрию степь — вот только на верхушках травяных заместо обычных чубатых метелок таращились глаза. Внимательные такие, зар-разы, с вертикальным зрачком и длинными, как у панночек шляхетских, ресницами. Тьфу, гадость (трава, не панночки)!
