10) или Buscabeatas, букв. «Поищи святош» – прозвище старого огородника, героя повести П. Аларкона «El libro talonario» («Квитанционная книжка»), см. (Alarcon 1953, 115).
Уместно вспомнить также прозвище пьяницы – персонажа одной из повестей А. Труэбы – «el tio Chupa—cepas» (букв. 'дядя Посо—си—лозу').
Реальность подобного перехода повелительного предложения в имя—прозвище (apodo) подтверждается следующим примером, взятым у Труэбы:
…este era un soldado, a quien llamaban Juan Cavila, no porque cavilase mucho, sino porque… el capitan de su compania… le estaba cencerreando siempre: Juan, cavila (Trueba 1864, 83) ('Это был солдат, которого называли Хуан Думай не потому, что он много думал, а потому, что его ротный капитан всегда ему напоминал: Хуан, думай!).
Можно привести также примеры из русского языка. Так, словами «Дядя, достань воробышка» дети часто дразнят очень высоких мужчин. Отсюда слова «достань—воробышка» начинают также употребляться как кличка в назывной функции. Можно напомнить также фамилии—прозвища, образованные на базе обращения, которые упоминает Н. В. Гоголь в «Мертвых душах»:
Такие прозвища, совершенно очевидно возникшие из повелительного предложения, легко могли превращаться в фамилию или имя данного лица, ср. например, украинские фамилии
Не вызывает особого недоумения также использование императивных предложений для обозначения предметов, растений и животных.
Очевидно, что пока императив сохранял свое значение, такое употребление включало момент персонификации и было распространено в сказках и вообще в народном творчестве. Однако постепенно персонификация предмета стала чисто условной. В испанском языке существует целый ряд совершенно явно императивных образований, которые используются для обозначения предмета, например, tentemozo ('опора, подпорка', букв. «держись, парень»), tentempie, (букв. 'держись на ногах') и некоторые другие.
Сравни также русское шуточное название Астрахани «Разгуляй—город», название иконы «Утоли моя печали» и пр.
Не кажется нам натяжкой и представление о предмете как о «говорящем», которое вытекает из семантического анализа внутренней формы ряда существительных типа el guardabosque. Мейер—Любке отмечал, что «еще встречаются случаи, когда обозначаемый сложным словом предмет рассматривается как говорящий. Продолжают употребляться лат. noli—me—tangere 'не тронь меня'.[192] В современном языке так врачи называют язву, к которой опасно прикасаться. В шутку это сочетание относят ко всему тому, с чем не следует иметь дело. Такое употребление основывается на чисто условной персонификации предмета, которая сплошь и рядом фиксируется в языке. Например, на шпагах, сделанных знаменитыми толедскими оружейниками, ставилась следующая надпись: No me saques sin razon, ni me envaines sin honor 'Не обнажай меня без нужды и не вкладывай меня в ножны без славы'. «Автором» повелительного предложения является как бы сама шпага.
Ср. также следующий пример, взятый из одного из рассказов А. Труэбы: Esa sombria arboleda…. nos dice al ver el ansia con que la contemplamos: Mirame y no me toques! (Trueba 1865, 34) ('Тенистая роща говорит нам, видя, с каким вожделением мы любуемся ею: Смотри на меня, но не тронь меня!). Формула mirame y no me toques, восходящая к лат. noli—me—tangere, является как бы предостережением от лица самого предмета и употребляется часто в испанском языке в назывной функции в значении «недотрога». Mirame y no me toques характеризует хрупкие предметы или слабого человека. Повелительное предложение, «автором» которого как бы является сам предмет, начинает употребляться для его обозначения или характеристики: estar de mirame y no me toques значит 'быть хрупким, слабым'.
В испанском языке можно также встретить случаи номинативного использования повелительных предложений, включающих обращение к предмету или лицу. Ср., например, такой оборот, употребляющийся в разговорной речи, как «tragame, tierra» – букв. 'проглоти меня, земля', который применяется для характеристики позорного, постыдного положения (Galdos 1952, 79); ср. рус.
Подобные случаи употребления императивных предложений проливают свет на происхождение сложных слов, у которых вторым компонентом является как бы обращение к лицу или предмету, переосмысленное в дальнейшем как субъект действия, выраженного глагольным элементом (например, andanino букв. 'иди, детка' – плетеная стойка для начинающих ходить детей).
Приведенные выше примеры соответствуют двум основным вариантам семантических отношений между компонентами сложных слов, а именно сложным существительным, в которых именной компонент выступает в функции о б ъ е к т а и с у б ъ е к т а действия, выраженного глаголом. Были приведены также примеры, в которых лицо или предмет, обозначаемый всем существительным, является как бы «говорящим». Все это делает правдоподобным предположение, что модель словосложения типа el guardabosque сформировалась именно на основе повелительного предложения, употребленного в назывной функции.
В подтверждение императивной теории можно привести также еще один случай. Сложные слова этого типа иногда употребляются как названия игр, например, el tocatorre – название игры, заключающейся в метании диска, el rompecabezas 'головоломка', el quebrantahuesos 'чехарда', el matarrata 'карточная игра' и др. В испанском Академическом словаре изд. 1726–1739 гг. встречаются названия некоторых игр еще в форме повелительного предложения, например, Arrancate, nabo, букв. 'выдернись, репа'.
Таким образом, на приведенных примерах ясно видна связь сложных слов в значении названий игр с повелительным предложением. Поскольку, однако, трудно предположить, чтобы анализируемые слова в разных значениях имели самостоятельное происхождение, приведенные примеры проливают также некоторый свет и на происхождение данной модели словообразования вообще.
Можно привести еще и другие случаи, в которых отчетливо выступает связь этого способа словосложения с повелительным пред—ложением. Например, некоторые сложные слова означают сигналы: botasilla – сигнал седлать коней (букв. 'седлай'), cubrefuego – сигнал к тушению огня (букв. 'покрывай огонь') и др.
Первоначальным значением сложных слов этого типа были шуточные и фамильярные прозвища отдельных лиц, а также нарицательные имена. Инструментальное и другие значения «императивных» имен появились позднее в результате развития их многозначности, на что указывают многие исследователи, в частности В. Мейер—Любке.[193]
Постепенно, в связи с формированием определенного способа словосложения, ощущение императива исчезло, поскольку в сложном слове ни один из компонентов не обладает самостоятельными грамматическими категориями.
Вследствие этого первый элемент сложных слов типа el guardabosque в современном испанском языке воспринимается как о с н о в а глагола (см. выше).
Говоря о происхождении данного способа словосложения, нельзя обойти молчанием остроумную гипотезу, выдвинутую Г. Остгофом, которая вкратце сводится к следующему. Можно думать, что праиндоевропейскому типу было чуждо словосложение с участием глаголов, рассуждает Г. Остгоф. Тем не менее, в целом ряде индоевропейских языков такие сложные слова встречаются. Следовательно, сложение имен и глаголов можно признать вторичным явлением, оформившимся на основе одного из общих индоевропейским языкам способов словообразования, а именно юкстапозиции двух имен. Первый именной компонент у таких сложных слов по форме с л у ч а й н о совпал с повелительным наклонением отыменного глагола. В результате этого совпадения его форма была интерпретирована как императив, т. е. слово получило как бы народную этимологию. В дальнейшем создание подобных существительных происходило по определенному образцу, в котором первым компонентом был императив.
Если правильно подойти к этому вопросу, пишет далее Остгоф, то дело сводится к тому, что в результате стечения ряда благоприятных обстоятельств, касающихся языковой формы, постепенно носители языка стали понимать, что подобные существительные, образовавшиеся путем юкстапозиции имен, можно создавать от любого глагола, используя его императив или третье лицо ед. числа индикатива.[194]
