Далее Остгоф подчеркивает, что первый элемент был первоначально осмыслен именно как императив, а не как 3 лицо ед. ч., потому что в момент переосмысления окончание 3 лица ед. ч. глаголов 1–го спряжения было еще –
Среди недостатков теории Остгофа отмечалось, что он придает слишком большое значение моменту случайности в развитии языковых явлений. Этот упрек справедлив. Очевидно также, что переосмысление формы первого компонента сложного слова, на которое указывал Остгоф, можно представить себе только в случае, если в языке употреблялись императив и императивное предложение в именной функции, т. е. если такой способ обозначения предметов или их качеств существовал самостоятельно. На фоне этого можно допустить переосмысление о т д е л ь н ы х сложных слов, состоящих из двух существительных. Таким образом, гипотеза Остгофа не противоречит императивной концепции.
В целом следует признать наиболее вероятной теорию формирования данного способа словосложения на базе повелительного предложения. В связи с этим встает вопрос о месте его в системе словообразования современных романских языков, в частности испанского. Необходимо указать, что большинство лингвистов, видя качественную разницу между данным способом образования сложных слов и императивным предложением, все же относили его к несобственному сложению. Я. Гримм,[195] мотивируя такую точку зрения, отмечал, что у существительных этого типа отсутствует органическая соединительная гласная. Правда, в романских языках между компонентами появляется гласная, но она, как подчеркивал Я. Гримм, имеет флективное, а не композиционное происхождение, будучи флексией 2 лица ед. ч. повелительного наклонения. Кроме того, Гримм указывал, что у таких сложных слов первый компонент является более сильным, управляющим по отношению ко второму, а это, по его мнению, не свойственно истинному (собственному) словосложению. Сама форма второго элемента (аккузатив) указывает на его зависимость от глагола, замечает Гримм. Гримм исходит из того, что к «истинному» словосложению принадлежит только древний, восходящий к праиндоевропейскому языку тип.
Рассуждения Я. Гримма по этому вопросу определили во многом то место, которое отводится так называемому «императивному» словосложению в системе словообразования в сравнительных грамматиках романских языков. Так, Ф. Диц относит данный способ словосложения к сращению предложений. Такой же точки зрения придерживается К. Нироп. В. Мейер—Любке[196] хотя и замечает, что первый элемент сложных слов данного типа с точки зрения современного языка является не чем иным, как основой глагола, все же относит их также к «неистинному» словосложению. А. Дармстетер и все те, кто в той или иной форме развивали его теорию эллипса, относили этот способ образования сложных слов к эллиптическому, т. е. по существу «истинному» словосложению, видя в нем эллипс артикля перед вторым членом, а также эллипс существительного – носителя основного значения слова.
С точки зрения выделения в современном испанском языке двух самостоятельных способов образования сложных слов – синтаксического и синтаксико—морфологического – следует признать, что словосложение по типу el guardabosque должно быть отнесено ко второму. Это подтверждается тем, что образование сложных существительных происходит в данном случае по определенному активному образцу, а не путем сращения императивных предложений. Кроме того, можно наблюдать, что в процессе формирования модели словосложения она во многом отошла от своего прототипа, попав в сферу действия законов словообразования. Такое отклонение намечается как в унификации структуры сложного слова, так и в отходе от лексических норм функционирования и сочетаемости слов в речи. Последнее также определяется спецификой словообразования.
Посмотрим теперь на конкретном материале испанского языка, в чем заключается и как протекает этот процесс постепенной дифференциации сложного слова и повелительного предложения.
Очевидно, что сложное слово отклоняется от норм построения предложения в оформлении второго компонента: в предложении он в большинстве случаев должен иметь при себе артикль, внутри сложного слова артикль отсутствует. Ср. el guardarropa, но guardar la ropa, el guardabosque, но guardar el bosque, el tapaboca, но tapar la boca.
Выпадение артикля из состава сложного слова определяется тем, что при словосложении каждый из компонентов утрачивает присущие ему грамматические категории и все слово оформляется как одно неделимое целое.
Унификация структуры сложного слова протекает и в другом направлении. Второй компонент начинает оформляться как беспредложное прямое дополнение, например, el portavoz, el matasanos, el tragahombres и др. Нормы синтаксиса отступают перед нормами словообразования. Все сложные слова, у которых второй компонент не является объектом действия, выраженного глаголом, начинают оформляться одинаково с основной массой сложных существительных этого типа. Ср.:
el correcalles 'бездельник' и correr por las calles
el andarrios 'трясогузка' и andar por los rios
el pasacaballo 'понтон' и pasar a caballo
el guardapolvo 'пыльник, чехол' и guardar del polvo
el guardasol 'зонт от солнца' и guardar del sol
el saltaprados 'кузнечик' и saltar por los prados.
Наряду с формами saltaembanco и saltimbanco 'канатный плясун' появляется также слово saltabanco, в котором предлог исключается из структуры слова.
Предложение, переходя в сферу действия норм словообразования, порывает с правилами синтаксиса, требующими точного и дифференцированного выражения отношений между словами. Внутри слова в такой расчлененности выражения нет необходимости, потому что понимание его семантики опирается не столько на ощущение структуры слова, сколько на знание его значения.
Такая унификация структуры сложных слов проходит и в других языках. Однако конкретное выражение ее бывает разным. Например, в русском языке второй компонент, будучи по смыслу винительным падежом, начинает оформляться по именительному падежу. Ср.
В результате длительного процесса унификации структуры «императивных» сложных слов в испанском языке вырабатывается определенная модель словосложения, состоящая из глагольного и именного компонентов. Последний в большинстве случаев оформлен по множественному числу. Такие существительные не изменяются по числам, и показателем множественности является у них только форма артикля. Например, el sacacorchos – los sacacorchos, el rompehielos – los rompehielos, el rompeolas – los rompeolas. Даже несчетные имена, т. е. обозначения масс, оформляются суффиксом множественного числа: guardaguas, paraguas, guardabrisas, quitamiedos и пр. Тяготение императивных имен к множественному числу иногда объясняют их семантикой, а именно значением обычности, повтор—ности действия (la reiteracion de la actividad expresada).
Любопытно слово espantaochos 'хвастун' (обычно matasiete espan—taochos), второй компонент которого оформлен как мн. число, несмотря на то что форма ochos в самостоятельном употреблении не—возможна
В ряде случаев, однако, существительное может недифференцированно употребляться со вторым компонентом, стоящим как во множественном, так и в единственном числе. Например: el tapaboca и el tapabocas, el sacadinero и el sacadineros, el matafuego и el matafuegos, el buscapie и el buscapies, el taparrabo и el taparrabos, etc.
В отдельных случаях при развитии многозначности слова разница в форме второго компонента используется в смыслоразличитель—ных целях. Например, el catavino 'стаканчик для вина', el catavinos 'дегустатор', el sacabalas 'шомпол', el sacabala 'вид хирургических щипцов', el matarratas 'отрава', el matarrata 'игра в карты'. Форма единственного числа обычно используется в словах, в которых второй компонент осознается как индивид: el girasol, el portaestandarte, el portabandera.
Уже говорилось, что второй компонент сложных слов не оформляется артиклем. Имеется лишь три—