– А где верхняя?
– Осталась в Монголии. Там из нее сделали ритуальную чашу, так называемую габалу. Такие чаши используются в буддийских храмах для совершения некоторых магических процедур. Я уже объяснила вашему помощнику, что мой покойный свекор был русским консулом в Урге и привез оттуда этот череп. Он купил его в каком-то монастыре, а позже подарил мне.
– Чудесный подарок для молодой женщины.
– Представьте себе, да. Монголы считают, что если верхняя часть черепа годится для габалы, то нижняя приносит счастье.
– Но вы, кажется, используете ее для того же, для чего они употребляют верхнюю.
– То есть?
– Для магических процедур. От вашей горничной я знаю, что вы занимаетесь гаданиями, а где гадания, там и…
– Я всего лишь гадаю на картах, как все женщины.
– Горничная говорит, что к вам ходят гадать какие-то дамы. Вы берете с них деньги?
– Упаси боже! Это мои приятельницы.
– А в каких отношениях вы или ваш муж состояли с господином Зайцевым Алексеем Афанасьевичем?
– Впервые слышу это имя. Кто он такой?
Вместо ответа Иван Дмитриевич вынул из кармана револьвер. Вдова отшатнулась, но он придержал ее за локоть:
– Не пугайтесь… Я нашел его рядом с телом вашего мужа, а он, по словам Зиночки, имел револьвер. Не этот?
– У него был револьвер? Никогда не знала.
– Если это его револьвер, значит, он покончил с собой.
– Понимаю, – усмехнулась вдова, – для вас это самый удобный вариант. Но у него не было причин для самоубийства.
– А враги у него были?
– Литературные критики. Эта мразь предпочитает лить не кровь, а чернила.
– И никто его в последнее время не преследовал? Не присылал каких-нибудь писем с угрозами?
– Мне, по крайней мере, ни о чем таком не известно.
– Послушайте, – вспылил Иван Дмитриевич, – вы же самый близкий ему человек! Должны же у вас быть хоть какие-то подозрения! Людей не убивают для того, чтобы дать работу полиции. Может быть, из квартиры пропало что-то ценное?
– Нет, – ответила она. – У меня такое чувство, что тут просто роковое стечение обстоятельств, что его убили по ошибке.
– Как так?
– Ну, приняв за кого-то другого.
– Я хотел бы еще раз осмотреть его кабинет, – сказал Иван Дмитриевич.
– Нет-нет, не сегодня.
– Почему?
– Поймите мое состояние. Мне нужно побыть одной. Что-то настораживающее было в ее тоне. Смиренно вздохнув, как если бы он собирался нехотя подчиниться, Иван Дмитриевич обогнул вдову, не ожидавшую от него такого маневра, стремительно прошагал по коридору и вошел в кабинет. Навстречу поднялся мужчина лет пятидесяти с совершенно голой, как у буддийского монаха, лысой головой.
– Знакомьтесь, – входя следом, представила его Каменская. – Господин Килин, издатель Николая Евгеньевича. Он пришел разделить со мной мое горе.
Пожав ему руку, Иван Дмитриевич осмотрелся. Труп вынесли, в остальном ничего не изменилось. На столе по-прежнему лежала рукопись, которая днем по листочку была собрана с ковра, но вблизи обнаружилось, что в стопке недостает верхней страницы. Все прочие он сам разложил по порядку номеров, а эту, последнюю и ненумерованную, оставил сверху. Теперь она исчезла. Вместе с ней перестал существовать вопрос, обращенный неверной женой к своему любовнику: «Скажи, ты мог бы убить моего мужа?»
За спиной скрипнула дверь. Раздался голос:
– Чаю хотите?
Вздрогнув, он обернулся и увидел Наталью с подносом в руках. На подносе стояли три чашки, сахарница, молочник.
– Чаю хотите? – повторил Килин.
Интонация была та самая, которую Каменский, должно быть, ясно слышал внутренним слухом, но не сразу сумел облечь в слова.
Иван Дмитриевич поглядел на Килина, сравнивая его с профессором-дарвинистом. Тот имел такое же крепкое тело и тоже говорил басом, но при этом был седовлас, аристократичен, как Довгайло. Очевидно, Каменский слепил своего героя из этих двоих: голову одного приставил к туловищу другого и, чтобы они
