— Тогда разместить здесь не смогу. Кровати дам, накормить накормлю — а разместить не смогу, уж извиняйте. Свободных мест нигде нет.
— Разместимся на улице, если палатки будут. Не баре.
Полковник зевнул, поднялся с раскладушки, прошел к телефонному аппарату, набрал короткий номер. Долго ждал ответа.
— Михалыч… Че, дрыхнешь? Пьяный, что ли? Сейчас к тебе люди подойдут, дай им две палатки, раскладушки, ну и… че осталось там. Давай, давай, не ной. После додрыхнешь.
Положив трубку, полковник смачно так зевнул.
— На первый этаж и налево до конца. Спросите Михалыча, он вам выдаст.
— Спасибо…
— Нехае за шо… — полковник уже укладывался досыпать.
Утро встретило спецназовцев ослепительно чистым, синим, совсем летним небом, дующим с гор прохладным ветерком. Базу обступали со всех сторон высокие, серые, как войлочные колпаки, горы с белыми вершинами. Пробежавшись вокруг штабных зданий несколько раз, позавтракали сухпаем, которого привезли с собой достаточно, после чего принялись обустраивать нехитрый походный быт. Это ведь американскому солдату туалетная бумага в цветочек нужна — а русскому… он и в чистом поле проживет.
Жаль только, что неприхотливостью русского солдата пользуются… кто не лень, б…
Бажаев с утра договорился с местными механиками, поставил свою технику на профилактический осмотр. После чего зашли в штаб — там как раз закончилась утренняя оперативка, народ расходился по делам.
Полковник раскладушку свою из кабинета убрал, с ним сидели двое летунов в комбинезонах, один, увидев входящих, сразу привстал.
— Данилыч…
Армия в России теперь маленькая, через Чечню прошли многие. Вот и Петр Данилович Меньших, теперь уже подполковник, зам комполка по боевой подготовке узнал, конечно же, узнал Бажаева, благо оба на Грозный-Северный базировались, и немало водки вместе выпили.
Перезнакомились довольно быстро, Семенова представили как пээсэсника[111], профессия в летной среде более чем уважаемая. Под это дело спустились в столовку, хлебнуть кумыса — местные привозили, стоил он копейки на русские деньги, а пился просто замечательно, особенно если в жару. Ничем более крепким встречу отмечать не стали — целый день впереди.
Так, за ни к чему не обязывающим трепом о погоде, о службе да о бабах — и более серьезный разговор наклюнулся.
— Вот, мужики, хочу я личный состав немного потренировать, коли уж в горах мы, — сказал Семенов, осторожно пробуя непривычный кумыс, — где-то тут можно или как?
— А как потренировать-то хочешь?
— Ну… по горам там полазать. Лишним не будет.
Офицеры переглянулись.
— Тебе обстановку, вижу, никто не доводил? — спросил полковник.
— Сказали, сложная.
— Сложная… Ну так слушай, если московские мудаки не довели, так я доведу. Сложная — это еще легко сказано. В этом районе главный — Нури-Бек, начальник местного РОВД, под ним — около сотни стволов. Его брательник, глава местной федерации кокпара, под собой еще стволов триста имеет, в основном гопота, промышляет бандитизмом, наркоторговлей. Они как-то раз сюда полезли — но мы им наглядно объяснили, что делать этого не надо. Поэтому у нас соглашение — мы к ним не лезем, а они к нам, но у них в горах плантации дури, там же у него рабы, и если нарветесь — то будьте готовы ко всему. Так что я бы по горам местным не лазал, если надо пристреляться — выйдите за территорию и прямо тут пристреливайтесь, ничего не случится.
— Что такое кокпар? — помолчав, спросил Симонов.
— Козлодрание. Собираются под пятьдесят конных придурков, между ними тушу бычка бросают. Кто ее до нужного места домчит — тот и выиграл. Федерация кокпара — это крыша для бандформирований, что-то типа местного ополчения. Если ты не понял — то власть «очередного-внеочередного» распространяется только на сам Бишкек и окрестности. А больше им ничего и не надо: мы за базу платим, американцы платят, бабки какие-никакие отмывают, потому что вроде как государство — вот и все. Центральной власти остальная страна и на хрен не нужна, она ей даже мешает. Каждый район — как собственная страна. Север противостоит югу, а внутри этих сообществ тоже не все гладко. Вот так здесь и живут…
Приказ пришел под вечер: Ташкент, время — примерно три ноль ноль по-местному. Основная точка эксфильтрации — пустырь на Арапайя, запасная — прямо перед президентским дворцом Оксарой, который американцы называли Уайт Хаус, Белый Дом. Он и в самом деле был чем-то похож на пристанище президента самой могущественной страны мира — но внешним сходством дело и ограничивалось…
Опознание — две зеленые ракеты по условному сигналу, опознание по связи не предусматривалось, потому что операция строго секретная, волну могли прослушивать все, кому не лень, и у защитников города могли сдать нервы, узнай они о «спасательной операции». Для сопровождения спасательного вертолета со спецназом разрешалось привлечь любые силы из имеющихся на базе Кант. Разрешалось и нанесение по позициям боевиков отвлекающего удара — сейчас линия фронта проходила по Сырдарье, маленький кусочек республики еще удавалось держать.
Офицерам так и было непонятно — какого хрена лысого никто не может просто дать приказ нанести по позициям боевиков массированный БШУ[112]. И повторить, коли в том возникнет потребность. Но это было не их дело, им отдали приказ, и они должны были его выполнить.
Почти сразу родился план — простой и довольно изящный, если смотреть на ситуацию глазами военных. Все Су-25, какие есть на этой базе, за исключением резерва — совершают ночной вылет и наносят по позициям боевиков в районе Гулистана и Джирака бомбо-штурмовой удар, самолеты загружаются по максимуму. Никто из офицеров не питал никаких иллюзий, все отслужили в горячих точках, помотались по командировкам и знали, что душков надо уничтожать при первой возможности, и чем больше, тем лучше. В это время вторая группа в составе трех Ми-28Н и одного двадцать шестого заходит со стороны Казахстана, потому что Ташкент расположен на самой узбеко-казахской границе. Рисковать и лететь над горами неспокойного Намангана, над не раз помянутой недобрым словом Ферганской долиной, известным гнездом духов, никто не хотел. Лучше нарушить казахскую границу и потом получить выговор в личное дело, чем нарваться на «зушку»[113], и остаться лежать на скалах, сгорая в погребальном костре.
Под это дело начали готовиться к ночному вылету. Танков не ожидалось, поэтому из всех Су-25 блоки с противотанковыми ракетами повесили только на два самолета, на остальных — сплошные ОДАБ-500, самое страшное оружие, какое только может нести Су-25, поскольку теперь самолеты могли действовать в кромешной тьме, САБы, подсветочные авиабомбы не взяли. На каждой «сушке» — восемь бомб по пятьсот килограммов каждая, удар только одной из них способен дотла сжечь небольшой поселок. Исламские экстремисты уже были знакомы с этими бомбами: в девяносто девятом, во время событий в Дагестане был нанесен удар одной такой бомбой по селению Тандо. В результате у боевиков возник «эффект Тандо», завидев одиночный (именно одиночный) штурмовик, они бросали позиции и бежали, потому что боялись, что теперь их будут убивать по-настоящему. В Канте таких боеприпасов было достаточно, люди здесь служили опытные, что и в каком количестве заказывать — знали.
Глухой ночью поднялись по тревоге — вышли на взлетную. Штурмовики уже запускали моторы, острое горячее пламя било из сопел, только тормоза удерживали машины от того, чтобы сорваться с места. Никто и не подумал толкать какую-нибудь речь о верности, чести, долге и прочей муре — хотя в советские времена толкнули бы обязательно. Все дело было в том, что все они — и местные, и приезжие —
