Пролог
Павла готовилась к смерти. В граненый стакан были щедро засыпаны средство для травли насекомых, крысиный яд и несколько пакетиков димедрола.
На столе перед ней лежал уже давно недействующий партбилет, фотография воспитательницы тети Нины из ее детского дома, а также заложенный газетой томик Твардовского, второй том книги 'История конструкций самолетов' Шаврова и тоненькая брошюрка партийного устава. Жить Павле было уже незачем.
Да и жизнь ли это была? До самого последнего дня Павла не жила, она боролась, причем последние лет десять боролась в гордом одиночестве.
В одиночку она ходила вечерами с красной повязкой ДНД на рукаве. Порой она возвращалась с синяком под глазом или с разбитым носом. Трижды ей удавалось задерживать хулиганов, и отводить их в милицию. Один раз она даже помогала тушить пожар. Очень редко ей жали руки 'за активную гражданскую позицию' и даже обещали представить ее к награде. Но дни проходили за днями, и о ней никто так и не вспоминал.
И все так же, в одиночку, Павла писала жалобы и ходила ругаться с бюрократами. А в дни праздников, оставшихся стране на память от разваленного Союза, Павла доставала сшитый своими руками алый флаг и шла к метро. Недалеко от нее стояли пикеты КПРФ и других наследников партии. Павла не подходила к ним. Для нее это были предатели и приспособленцы. Нет, она не ругалась с ними. Один раз она даже спасала какую-то еще более старую активистку-коммунистку от хулиганья, но при всех попытках сближения, осуществляемых иными краснофлаговцами, стойко продолжала свой бойкот.
Павле было чем гордиться в жизни. За свои почти полвека она побывала и парторгом цеха, и чуть ранее комсоргом завода, а еще ранее председателем пионерской дружины родного детского дома. В стоящей на шкафу, большой коробке из-под телевизора она хранила сотни почетных грамот и вымпелов. Но Павла была не только активисткой, она имела специальности. За двадцать три года работы на Заводе 'Красный молот', она прошла долгий трудовой путь. Была фрезеровщицей, наладчицей станков, электриком и сварщицей. Сварщицей успела подняться до 6-го разряда, пока не заболели глаза, потом работала в сборочном цеху и на участке термической обработки. Перед самой перестройкой Павла уже несколько лет руководила бригадой сборщиков газотурбинных двигателей, и постоянно добивалась рекордной выработки. Потом ненадолго стала вторым мастером сборочного цеха. Ее знали все на заводе, то она как угорелая гоняла по заводу на погрузчике, то стучала кувалдой по не встающей на место детали, то подменяла заболевшего крановщика.
Какую бы задачу не ставила перед ней жизнь, Павла не отступала. Сдаваться она не умела. И вот, сейчас, когда от завода осталось лишь его жалкое подобие, а здания цехов сдавались в аренду под склады и фитнесс-центр, никому не нужная уже 'заводская легенда' осталась уборщицей на своем родном предприятии. Заводчане всегда уважали Павлу и побаивались. Своим громким голосом она, бывало, ставила на место даже зарвавшихся зам. директоров. Четыре раза ее пытались уволить с завода, но Павла доходила даже до Губернатора. И на заводе знали, если уж она где-то увидела несправедливость, то остановить ее пылкий напор практически невозможно. После нескольких звонков сверху Павлу перестали трогать.
Но вот, кончился и этот этап ее жизни. Очередной доктор, отобрал последние надежды, произнеся страшное слово – рак. Хороший оказался доктор, не стал ее успокаивать и обнадеживать. Он просто посоветовал ехать в деревню, где много свежего воздуха. В церковь предложил сходить. Павла знала, что остались считанные недели, но продолжала по вечерам дежурить по району. Вчера ей удалось даже спасти какого-то мужика от, бьющей беднягу смертным боем, его собственной жены. Однако, придя домой, она поняла, что не хочет больше жить. Бывшая районная знаменитость достала свои значки и грамоты, и, разложив их на односпальной кровати, долго их разглядывала.
Павла вспоминала, как она единственная из класса получила золотой значок ГТО. И как изо всей школы-интерната стала единственной спортсменкой-разрядницей. Ей все давалось легко. Училась на одни пятерки. В средних классах школы-интерната она получила свой первый юношеский разряд по самбо. Когда здоровый дядька вручал ей корочки самбистки перворазрядницы, то улыбаясь, спросил, что это за имя для девочки Павла? Она, не смутившись, поведала. Как, по словам директора детского дома, отдававший ее туда военный, передал вместе с ней записку 'назовите Павлом'.
Потом, она метко стреляла в стрелковой секции, и даже получила приз на областных соревнованиях. В пионерских лагерях Павла стала неоднократным призером соревнований по туризму и ориентированию. В аэроклубе ДОСААФ ей прочили великое будущее. Отличные навыки пилотирования ЯК-18, продемонстрированные ею после налета всего в шестьдесят часов и девятнадцать прыжков на пяти типах парашютов, казалось бы, давали великолепный шанс не расставаться с авиацией долгие годы. Но приговор медицины уже тогда оказался неумолим – порок сердца.
Павла стойко перенесла этот удар судьбы. Она не плакала, хотя ей очень хотелось. Полгода она ходила по врачам, ждала, и обслуживала самолеты на земле 'подай-принеси, залей-слей, запусти-выключи'. Когда надежда на разрешение летать окончательно иссякла, ушла работать на завод. Через год пошла на вечернее в машиностроительный техникум. Оставались другие надежды, но жизнь, раз за разом, развенчивала и их. Павла, как и прежде, стойко переносила все удары судьбы. Развал СССР, акционирование завода, разбазаривание заводского имущества и собственное разжалование из мастера в уборщицы. Ее дух всегда был сильнее свалившихся ей на голову бед, но сегодня она поняла, что ее борьба, наверное, заканчивается.
Смерти и боли Павла не боялась. Может быть поэтому, ни один мужчина так и не смог взять ее за себя замуж. Наверное, они просто боялись жить рядом с такой сильной женщиной. Именно ее сила духа, привлекала к ней людей и она же их отталкивала. За ней шли, когда цель была хоть и трудна, но понятна. И она умудрялась выполнять даже самые трудные задачи, а вот ласковой и желанной быть не умела. Как-то раз, году в 93-м Павла осталась ночевать у такой же одинокой подружки. Та работала табельщицей в бухгалтерии завода, и была лет на восемь моложе. Загулявший в пятницу вечером девичник уже разбрелся по домам, и лишь две замотанные жизнью одинокие женщины остались сидеть за столом. Они пели песни своей комсомольской юности, и плакали друг дружке в плечо о своей тяжелой судьбе.
Такое поведение было совсем не похоже на Павлу. Но щедро принятый алкоголь расслабил волевые тиски стального характера. И вот, уже укладываясь спать на полуторном диване, Павла вдруг почувствовала нечто странное. Тамара, продолжая плакать и жалуясь на судьбу, как-то странно целовала ее лицо, а руки ее, сначала гладившие спину Павлы, потихоньку смещались к ногам. Губы, пьяно целующие ее щеки, стали вдруг спускаться к шее и ниже. Павла почувствовала жаркое дыхание подруги, и немедленно протрезвела. В ужасе она вскочила с простыни, и с трудом напялив свою одежду, резко выскочила в коридор, а оттуда на лестницу. В след себе она услышала сдавленные рыдания Тамары.
С этого момента подруги больше никогда не разговаривали. Павле было стыдно. Стыдно за то, в чем она боялась признаться себе. Ей оказалось приятным чувствовать прикосновение другой женщины, но смириться с этим срамом Павла не могла. Павла вообще стала избегать посиделок и девичников. Оглядываясь назад, Павла ни о чем не жалела. Будь она мягче с мужчинами, может быть была бы семья, дети. Увы, она знала, что не смогла бы так жить, без прямоты в общении и без борьбы. И вот, пришла тоска. Старая дева. Не нужный никому, уставший от жизни человек. Сначала она хотела даже прикрикнуть на себя, за то, что распустила нюни, но глянув в зеркало, Павла поняла, что ей просто надоело ждать.
Стакан был быстро опустошен, и Павла, укрывшись одеялом, легла на свое одинокое ложе. В теле была пульсирующая боль, а перед глазами все стало медленно расплываться. На столе скрипел проигрыватель:
