– Да, государь, я прощаю его от души, как повелевает мне обет.
– А ты, Эбергард Адлерштейн, обещаешь ли не мстит за смерть своего брата и за все другие обиды, сделанные твоему дому Шлангенвальдами?
– Отрекаюсь навсегда от мести, государь мой.
– Затем, условьтесь между собой и обещайте, что вместо того, чтобы требовать обратно ваши права на Спорный Брод и на добычу, приносимую течением, вы присоединитесь к жителям Ульма для постройки моста, на котором начнут взимать пошлину с проезжающих экипажей и проходящих животных, как скоро шведская лига определит в точности часть, причитающуюся каждому из вас.
– Мы согласны на это, – ответили оба рыцаря.
– И я тоже, именем обеих корпораций Ульма, – прибавил Мориц Шлейермахер.
– Кроме того, – продолжал Максимилиан, – во избежание всяких споров и для освящения земли, на которой было пролито столько крови, соединитесь ли вы, чтобы построить церковь, где могли бы быть схоронены члены обоих семейств, павшие в последних схватках, и где читались бы постоянно молитвы за упокой их душ и за души других потомков обоих домов?
– Я соглашаюсь на это очень охотно, – сказал рыцарь Тевтонского ордена.
Но Эббо стало так прискорбно думать, что молодой и миролюбивый Фридель подводится этим под одну категорию с его изменником-убийцей, что был готов роптать на святотатство, когда строгий взгляд Максимилиана напомнил ему, что уступки должны быть обоюдны.
Он овладел собой настолько, что проговорил:
– Я тоже согласен!
– И, в знак примирения, я рву здесь все письма Адлерштейна, содержащие в себе вызовы на поединки, – сказал Шлангенвальд, предъявляя все старые пергаменты с подписями двух последних Эбергардов Адлерштейнских, с приложенной к каждому из них большой печатью с изображением орла.
Подобная же связка, взятая из архива Адлерштейна, была положена поблизости от Эбергарда. Он взял ее, и оба рыцаря, вооружившись кинжалами, разрезали все эти старые документы, к немалому огорчению будущих собирателей древностей, и затем бросили их в огонь.
– В заключение, преподобный отец игумен, – сказал Максимилиан, – скрепите это счастливое христианское примирение святой жертвой мира!
Подобные примирения были тогда делом очень обыкновенным, но, к сожалению, они бывали часто лишь пустой шуткой.
На этот раз, однако, оба участника были люди, понимающие всю святость обета, данного перед Богом.
Смущенный и взволнованный вид Эббо составлял резкий контраст с положительным видом рыцаря Тевтонского ордена, соблюдавшего внешний обряд с твердой решимостью свято исполнить данное им обещание.
Максимилиан сам прислуживал священнику во время обедни, что он вообще любил делать. Когда оба рыцаря причастились, они присягнули на братскую дружбу и дали друг другу поцелуй мира.
Согласно обычаю, по окончании обряда, примирившиеся враги должны были вместе разговляться. Для этой цели была приготовлена закуска, состоящая из хлеба и вина. Император старался придать разговору задушевный тон, как вдруг пришли сказать, что с полдюжины всадников пробираются к замку ближним путем и, вслед за тем, явился предвестник с известием о скором прибытии барона Адлерштейн- Вильдшлосского и баронессы Теклы.
Сэр Казимир и его конвой пробыли почти всю ночь в дороге, и остановились для краткого отдыха в гостинице в окрестностях Ульма. На следующее утро, Казимир отправился один в монастырь, где, ответив коротко и решительно на все доводы игуменьи, потребовал, чтобы ему отдали дочь.
Христина сошла вниз, чтобы принять ее. Удовольствовались тем, что сняли с маленькой Теклы ее дорожный салоп и пригладили ее прекрасные, белокурые волосы, на которые новая мать возложила миртовый венок, сплетенный ее собственными руками, не отвечая на вопросы удивленного ребенка иначе, как ласками и внушением быть послушной и покорной.
Бедную маленькую Теклу снесли наверх, в комнату Эббо. Но она была так напугана и смущена, что не узнала того, кто был некогда предметом ее детского восхищения.
– Где же красивый молодой рыцарь? – спросила она. – Разве какая-нибудь дама хочет постричься в монахини?
– Вы сами похожи на маленькую монахиню, – сказал ей Эббо, потому что одежда ребенка имела вполне монастырский покрой.
Но видя, что девочка спрятала свое лицо на груди Христины, он прибавил более ласковым голосом:
– Вы говорили когда-то, что хотели быть моей женой?
Текла узнала его наконец, но скорей по звуку его голоса, чем по его бледному лицу. Но прежде, чем успела ответить, вошел нетерпеливый Максимилиан в сопровождении настоятеля; тот открыл свою книгу и спросил обручальные кольца. Эббо взглянул на Казимира, и тот признался, что совсем забыл о них.
– Мы не богаты драгоценными камнями, – сказал Эббо таким добродушным тоном, что его маленькая невеста вполне оправилась и успокоилась.
Христина взглянула на кольцо, подаренное ею ее Эбергардом, но расстаться с ним значило как бы отречься от надежды, питаемой ею с некоторого времени. Со своей стороны, Максимилиан, поглядев на свои руки, сказал:
– К сожалению, у меня одно только кольцо.
То было бриллиантовое кольцо, присланное ему Марией Бургундской в знак ее верности и с призывом на помощь после смерти ее отца.
