— Поездка в Понтиньи.
Как уже было указано, Шестовы приехали в Геную 5.02.1920 по новому стилю. Оттуда Шестов 10 февраля отправился в Париж — установить контакт с представителями литературного мира и повидать Семена Владимировича Лурье и Даниила Григорьевича Балаховского, чтобы выяснить финансовое положение семьи. Из Парижа Шестов поехал в Лозанну повидаться с матерью и затем (20.02.1920) к Ловцким в Женеву (4 avenuedeVarens). Ловцкие, которые прожили тревожные годы войны в Женеве, пригласили всю семью у них остановиться. Жена Шестова с детьми уже находилась в Женеве, приехав туда прямо из Генуи. Ловцкие предоставили Шестовым две комнаты в своей уютной квартире. В одной из них поселился Шестов. В Швейцарии он нашел свою библиотеку, которую не смог увезти с собой в Москву в 1914 г. Кроме Ловц- ких, Шестовых очень радушно встретил инженер Яков Самойлович Шрейбер, давний знакомый Шестова, который с женой Фридой Лазаревной и дочерью от первого брака Верой жил в Женеве. В течение года с небольшим, который Шестов провел в Женеве, он часто бывал у них.
Несмотря на радость опять увидеть родных после столь долгой разлуки и на то, что трудное путешествие, наконец, закончилось, Шестову было нелегко. Он пишет в «Дневнике мыслей», начатом в Киеве в октябре 1919 г., который он привез из России вместе с другими рукописями, написанными в Киеве:
Докатился. Думал, что когда докачусь до Женевы, можно будет сказать: ныне отпущаешь раба Твоего. Не тут-то было. Опять мелкие заботы, тысячи мелких забот, и нет никакой возможности думать о чем-либо. Хотелось бы писать в этой тетради, а нужно писать письма, письма без конца. (Дневник мыслей, Женева, 20.02.1920).
В первую очередь надо было позаботиться о материальном устройстве семьи. У товарищества было кое-какое имущество за границей: партия кожи, купленная в компании с Семеном Владимировичем Лурье, и товар в Лондоне, где у Товарищества была контора, основанная до войны 1914 г. После войны там осталось довольно много товара. Прежнее дело контора продолжать не могла, и ставился вопрос, начать ли новое — чисто лондонскую торговлю — или реализовать товар и кожу. Этот вопрос много обсуждался, и Шестов вел по этому поводу большую переписку с членами семьи. Он считал, что второй выход — единственно правильный. Он пишет об этом в двух письмах к Саше, который жил тогда в Лондоне:
Я не расположен к тому, чтобы развивать торговые операции. Это сопряжено с большим риском. А здесь теперь уже 17 человек, у которых ничего нет, кроме того, что осталось в Лондоне и у Сем. Вл. Если реализовать лондонское дело и когда мы получим то, что следует с Сем. Вл., получится около 20000 фунтов — сумма, на которую все 17 человек при скромной жизни могут просуществовать 8-10 лет. За это время кой-кто себе работу найдет, молодые станут на ноги и т. д. А может и в России условия изменятся. Но конечно жить придется скромно.
Каждому человеку придется жить на 100 фунтов в год. Зато будет уверенность в том, что завтрашний день обеспечен. Миша и Володя, конечно, с этим не согласны. Миша хочет деятельности и больших заработков. Володя… очень настаивает на том, чтобы в Лондоне продолжать дело. Я, повторяю тебе, очень против этого. Я уверен, что кроме огорчений, ссор и т. д., ничего из лондонского дела не выйдет. (Саше, Лозанна, 20.02.1920).
Пишу тебе, кажется, уже четвертое письмо, но до сих пор писал наскоро. Очень уж устал от всех трудностей, да до сих пор жил так, что негде было и присесть, чтобы спокойно написать. Теперь у Германа я несколько устроился. Он потеснился и уступил нам две комнаты. В одной Наташа — больная, у нее корь, с Анной, в другой — я. Таня живет пока у Шрейберов. Очень угнетает болезнь Наташи, но нужно еще благодарить Бога, что это случилось здесь, а не в Генуе, в ужасных условиях жизни в гостинице и т. п. Анна едва-едва сама держится, а ей приходится целый день толочься, ухаживая за Наташей. Я по целым дням пишу письма в разные города, наводя справки о том, где можно на скромные средства устроиться и т. п. Но авось это уже последние испытания. Это, впрочем, в большой мере зависит от тебя — и тут я перейду к делу.
Я уже писал тебе, что из России мы ничего не привезли. Даже на дорогу нам не хватило бы тех денег, которые у нас были. Только присланная тобою валюта нас выручила. Когда мы были в Ялте, все ни о чем больше не мечтали, как о том, чтобы вырваться из того ада, который сейчас в России. Но не успели сесть на пароход, как все прежние /…?/ были забыты. А когда приехали сюда — тем более. Прежде говорили: только бы попасть заграницу, там будем как угодно жить. Теперь хотят жить как жили прежде. Соответственно этому хотят много денег…
Что же теперь делать с оставшимися средствами? Так вот теперь для нас выбор: с одной стороны [реализовать товары и кожу, что даст] возможность скромного, обес-
печенного для всех на 8–9 лет существования без ссор, дрязг, брани и всего того, чем так богато было киевское житье, с другой [продолжать лондонское дело, и в результате — ] возможность несколько лучшего внешнего устройства, сопряженная с риском остаться без гроша за границей, т. е. быть обреченными на голодную смерть и перспективы всех тех прелестей, которые, надеюсь, еще живы в твоих воспоминаниях и к которым, тоже надеюсь, ты относишься не легче, чем в былые времена. Очевидно, что тут двух мнений быть не может. Только слабость и боязнь, что придется не так удобно жить, заставляет Володю склоняться к второму решению. Что до меня, то я и теперь, как и прежде, в самом деле предпочитаю какое угодно скромное существование той вечной грызне, которая устраивалась в Киеве. И тоже думаю, что нельзя рисковать существованием 20 человек из-за мнимых возможных выгод. И тоже уверен, что в этом отношении ты примешь мою сторону. Миша, если хочет, может и без Лондона вести дело. Володя может взять место. Ты можешь зарабатывать немного своей музыкой, я — литературой. Вместе с тем, что мы будем получать на вырученные после ликвидации дела суммы, получится достаточно, чтобы существовать. Нужно только немного мужества, чтобы согласиться жить, как живут десятки миллионов людей — ведь ни голодать, ни работать сверх сил никому не придется. Придется только отказаться от привычки к роскоши.
Все, что я пишу тебе, необычайно для нас важно. Помни это и очень обдумай каждое мое слово. Я уверен, что если мы не ликвидируем дела в Лондоне, это будет для всех настоящим несчастьем. Не знаю, приехал ли уже Миша в Лондон. Во всяком случае, поторопись ответом, т. к. мне очень хотелось бы поскорей убедиться, что ты и сам понимаешь то, о чем я тебе пишу.
(Саше, Женева, 24.02.1920).
В письме к Саше от 24.02.1920 Шестов говорит о ссорах (См. стр.192.) и дрязгах киевского житья. В другом письме он даже пишет о том, что нелады погубили дело в Киеве, привели его к разорению. Вероятно, Шестов рисует столь мрачную картину, чтобы убедить Сашу. Когда читаешь письма Шестова 1914–1918 гг., положение не представляется столь отчаянным, наоборот, в них не раз говорится о хорошем ходе дела.
Пока положение дела не выяснилось, решено было «выдавать» каждой семье по 200 швейцарских франков в месяц на человека. Эта сумма оказалась недостаточной, и с апреля начали выдавать по 250 шв. фр. в месяц. Фаня и Саша взялина себя обязанность заведывать финансами семьи. Много писем было написано на эту тему. Привожу отрывки из двух писем, написанных Шестовым в Женеве Фане и Герману, которые в начале марта уехали из Женевы в Германию на два-три месяца, но там задержались и вернулись только в начале июля.
Теперь о делах. Я Саше написал только, что ты теперь вместе с ним меня заменяешь. Значит, кому и сколько высылать — ужеты должна распорядиться. Я могу только тебе свое мнение высказать. Я думаю, что, чем рисковать хотя бы частью того, что у нас осталось в надежде на многочисленные доходы, лу^ше выдавать на каждого человека не 200, а 250 фр. и, кроме того, ввиду того, что все оборвались и износились, выдать единовременно по тысяче фр. на каждую семью: пусть все приведут себя в порядок. Это очень бы успокоило и немного всех устроило. А то все ходят грязные, оборванные и, главное, чем дальше, тем дороже все будет стоить. (26.03.1920).
У нас все по-старому. Дети в Гренобле[88] — устраиваются. Все- таки там много дешевле, чем в Швейцарии. Но и то жизнь дорогая. Им нужно одеться, обуться, книги купить — такая же история, как у всех. Но если прибавить по 50 фр. — то, может быть, и они справятся. Самое ужасное, что все так падают духом. Каждому видно, что ему трудно, и не видно, что остальным не менее трудно. Миша думает, что мы «устроены», Маня, что Миша «устроен», Соня чувствует, что ей ужасно, и т. д. Всем «ужасно», но если бы не падали духом, потерпели бы год или полтора, все бы стали на ноги.
