Голод, тогда сам собою пропадает интерес к «истории литературы», — и Холод, и когда кругом муки еще горыиие, и смерть от них.
Я и теперь люблю «историю литературы», но только отвел ей место, где ей следует быть, да и наполняю ее другим содержанием. По твоему примеру, и я не грешил пером, — напротив, стал много строже прежнего: ничего не писал и не пишу сколько-нибудь безразличного, чего можно бы и не написать, пишу только обязательное для меня, и так как просьб от новых издательств, альманахов, журналов — много, а я все отклоняю, то и терплю за сие великие денежные убытки, и живем мы одними продуктами, почти без денег; а впрочем, этим не огорчаемся…
Ты спрашиваешь о приятелях. Бердяевы живут по- прежнему, и недурно; обе дамы служат и получают много, он много пишет — написал за эти годы, кажется, 5 больших книг; и по-прежнему у них по вторникам «церковноприходские журфиксы», — так я их прозвал, — с докладами на темы мистические, церковные и национальные. Я с ним при встречах обмениваюсь парой слов, и только. Кроме той ссоры — наши мысли уж очень далеко разошлись, мы вероятно обо всем мыслим противоположно. Шпет процветает, много получает, нисколько не изменился; выпустил недавно книжку «Философское мировоззрение Герцена» — и 2-й выпуск журнала «Мысль и Слово», где и твоя статья — «Сократ и бл. Августин»; печатает 1-й том «Истории философии в России». Вяч. Ив. [Иванов] по-преж- нему с дочерью и мальчиком живет в Баку, читает множество лекций и пьет много вина; дочь этой зимой долго болела тифом; он изредка мне пишет, а я ему… Ты верно знаешь… о смерти Т.Ф.Скрябиной. Ее жизнь после Киева была сплошной кошмарный ужас. Недели две назад приехала дочка Булгакова. Он — протоиерей в Ялтинском соборе и живет там со своей семьей хорошо, но ему хочется в Москву; его страстные проповеди имеют там большой успех…
Да насчет моих дел. Видишь, что я думаю. До сих пор жить здесь надо было, и вы ведь много потеряли духовно, не быв здесь; но теперь, кажется, все, — можно и отдохнуть; а здоровья даже требуют этого. Правда, решиться трудно, потому что по возвращении через 6–8 месяцев неизвестно, застанешь ли свою квартиру в целости, как ни обеспечь ее. Но и это не главное — главное, на что прожить за границей с семьей. А я хотел бы проехать прямо в какое-нибудь такое место на юге Германии, даже не заглядывая в Берлин, и там прожить для отдыха, не думая о заработке. Это едва ли не утопия…
Я много, много раз скучал о тебе; у меня нет теперь никого так близкого, как ты; и при перемене моих мыслей мы были бы теперь ближе прежнего. Иногда беру с полки твою книгу и читаю час-другой. (23.04.1922).
Наши здоровья, как уже писал я тебе, плохи; нам придется зиму провести за границей, ежели я смогу накопить там денег… Насчет сборника 4 философов, который издает Е.Я.Билицкий, хочу написать тебе. Я видел две статьи, которые ты прислал ему. Мне кажется, что тебе следует написать к ним предисловие adhoc, т. е. именно для сборника, хоть в 1–2 страницы, как у тебя выйдет. Твои статьи говорят только «нет» людской мысли; ты должен пояснить, что в них напрасно стали бы искать изложение твоего положительного мировоззрения, потому что по самому существу твоего мировоззрения, оно не имеет положительной формулы, — оно может в словах только отрицать истинность всякой оформленной истины, говорить ей «нет», а не самой устанавливать свою оформленную истину. Дело в том, что Бердяев (я видел его статью) сам излагает свое учение в формулах, приблизительно так же сделает вероятно и Белый: они положительно излагают свои мировоззрения. Я отказался писать о себе, обо мне пишет другой, но я дам коротенькое предисловие или пояснение. (26.06.1922).
Через несколько месяцев выяснилось (письмо Гершензона Шестову от 27.02.1923), что «Сборник четырех философов» не выйдет. Неизвестно, что сталось со статьями, которые Шестов дал Билицкому.
Как было указано, в Германии Гершензоны поселились в Баденвейлере. Оттуда они пишут Шестову:
BllBU
Третьего дня мы сюда приехали и поселились, кажется, в хорошем пансионе. От Москвы ехали до Берлина сушей 4 дня, по вагонам довольно удобно, но с 6 таможенными осмотрами и со многими тревогами, неизбежными теперь. В Берлине прожили 4 дня. Никто нас не принял так дружески и не помог мне так много, как Г.Леоп. [Герман Леопольдович Ловцкий]. Обрадовала нас встреча с Анной Елеазаровной, познакомились с Мандельбергами. Твои родные были в моем чувстве как бы мои родные. С Г.Л. мы ехали от Берлина, он ехал в Женеву на пару дней, так что мы ехали вместе до Mulheim'aза Уг часа
отсюда… В Берлине не видал ни Белого, ни Лунд- берга, ни Ремизова, — не успел. (От М.О.Гершензона, 27.10.1922).
В Берлине Михаилу Осиповичу очень помог в деловом отношении Герман Леопольдович, с которым вместе мы и поехали в Шварцвальд. Провели с ним приятные 15 часов в вагоне. Он по пути читал нам статью свою о Вас и Бергсоне… Баденвейлер — очаровательное местечко. Мы в хорошем пансионе и, кажется, попали в условия, в которых можно поправиться… Не могу выразить, как благодарна я Вам, Лев Исаакович, за то влияние и помощь, которые Вы оказали Михаилу Осиповичу в его решении ехать с нами за границу. Если бы мы остались в наших московских условиях с коптящей печью в полторы комнаты, в которых приходилось жить и готовить четверым — то вряд ли могла быть речь о поправке легких; не говоря уж о климате. (От М.Б.Гершензон, 31.10.1922).
Вижу, ты имеешь успех в Европе — и по-немецки, и по- французски. Это хорошо, потому что 1–2 человека прочитают тебя в Европе как следует, а прочие читатели, есть они или нет, — не все ли равно? Для одного или двух таких только и стоит писать. Ты теперь, на мой взгляд, пишешь очень сильно, лучше, чем писал в Москве. Твой «Достоевский» в общем показался мне знакомым, но и в нем есть места, которые пронзали меня. А афоризмы я читал и читаю все с большим волнением. В общем твоя установка мне в высшей степени близка, но что-то не позволяет мне перейти на твой берег: меня удерживает на этом — если не ошибаюсь, конкретность моего зрения и чувства, т. е. страстное восприятие всего земного, человеческого, и сердечное участие в нем…
Читаешь ли ты русские берлинские газеты? Какую пошпую и глупую деятельность развивают там Бердяев, Ильин, Франк и др. Не доставало только этого, чтобы еще более запутать и без того сбитую с толку эмигрантскую молодежь…
Вышла твоя «Власть ключей», поздравляю и надеюсь получить. (От М.О.Гершензона, 27.02.1923).
Сегодня получил твое заказное письмо от 27-го, а дней пять назад послал тебе тоже заказное. Твое письмо подняло во мне столько чувств, что трудно писать. Прежде всего, твоя удивительная доброта, способность любить и помочь: разве только родной брат или жена чувствуют и делают то, что ты для меня. Ты таков, конечно, от природы; но эта твоя врожденная способность, конечно, углублена твоей философией — и это ее прекраснейший цвет…
Ты понимаешь, конечно, что мне все время было нелегко получать собранные деньги и жить на них; у меня не было выхода из-за здоровья детей. И они знают, и им тяжело, не говорю уже о М.Б. Долго продолжать это невозможно. Мне было мучительно читать в твоем сегодняшнем письме, как ты ходишь собирать для меня франки, хотя, конечно, меня трогает доброта ко мне незнакомых людей. Я почти уже решил; хочу только еще сходить к врачу (это тот самый GeheimrathSchwarer, здешняя медицинская знаменитость, который лечил умиравшего здесь Чехова). Полтора месяца назад он еще не нашел у меня заметного улучшения, спрошу теперь, и, ежели он не скажет ничего страшного (тут, главное, конечно, М.Б.), то мы поедем…
М.Б. тебе кланяется и мы оба всем твоим. Вот мечта: жить бы мне с семьею тоже в Париже, пошли бы мы с тобою, — ты бы за мной зашел, или я за тобой, — пошли бы в Булонский лес гулять, часов в 5, весною. И вечером посидели бы вместе, и Б.Ф.Шлецер зашел бы, поговорили бы. Как в Москве в первые годы войны! И я твою Таню ввел бы в такие глубины истории и литературы, которых французские профессора ей не покажут. (От М.О.Гершензона, 5.03.1923).
Шесть месяцев в Баденвейлере прошли для нас как чудесный живительный сон после густой суровой жизни последних лет. Срок этот довольно велик, и мы, конечно, хорошо отдохнули, и мои больные надышались горным
воздухом. Для М.О. и детей эта поездка была спасительною, и если бы не Вы и не Ваши настойчивые письма, мы никогда не решились бы и не смогли подняться на такое путешествие. Милый Лев Исаакович, никогда не забуду того, что Вы сделали для нас, и всегда буду Вам горячо благодарна. Еще, м.б., не
