Тупики цивилизации и ключи к ним

успокоенном разуме возможно увидеть образ своего истинного Я'.

Другой путь, путь мистика, состоит в усилиях найти Бога внутри себя, и этот путь требует приблизительно такой же внутренней подготовки. Он также приводит к сознанию, что всё, подлежащее перемене, не есть вечное; что ваши изменчивые настроения, ваши чередующиеся симпатии и антипатии, ваши преходящие страсти — всё это не может быть тем 'вечным', которое вы ищите.

И по мере того, как все эти преходящие явления проходят перед вашей душой, она отстраняет их одно за другим и говорит: 'нет, не то!' И то же отрицание продолжается относительно всего, что подлежит перемене, пока наконец не настанет момент, когда душа ваша достигнет своего истинного центра, соприкоснется с Богом внутри себя; и тогда настанет то чувство страшного одиночества, когда всё, с чем душа сроднилась, исчезает из поля её зрения, но именно тогда, сквозь густое облако, окружавшее вас со всех сторон, вы почувствуете на мгновение всю славу своего истинного Я, познаете его истинную природу и познаете, что природа эта — Божественна. И после этого, хотя бы облака земной жизни снова собрались вокруг вас, хотя бы горести и радости земного мира снова овладели вами, вы уже никогда не забудете этого молниеносного прозрения. Вы познаете свое вечное Я и будете уже навсегда знать, что всё остальное — преходяще, что всё, кроме него, пройдет и перестанет существовать.

Таким образом, и оккультист, и мистик приходят под конец к одной и той же цели, хотя идут разными дорогами и оба испытывают одно и тоже дивное переживание: познание, что Бог внутри вас и вы сами — одно.

И тогда вы начинаете видеть Бога и во всех других человеческих существах. Вы начинаете понимать, что самое низкое преступление — это только внешние силы, толкнувшие человека к злому деянию, и что тем не менее и в нем Бог так же, как и в вас; потому что Бог — всюду, как в падшем преступнике, так и в высочайшем святом. И тогда вы научитесь не судить и не стремиться исправлять падшего, а лишь помогать ему.

Так начнете вы отождествлять себя с другими и станете истинной помощью миру. Так начнет раскрываться скрытая в вас божественная суть; так будете вы — ступень за ступенью — подниматься по лестнице, ведущей из низин на высочайшие высоты, и то молниеносное прозрение в истину, когда вы познали свое вечное я, сделает вас поддержкой для ваших братьев, поможет вам устранить с их пути препятствия, которые мешают раскрыться заложенной в них божественной жизни.

И тогда раскроется перед вами вся красота мира, и уже ничто из всего случающегося не будет иметь значения для вас, ибо вы почувствуете себя вечными, как сам Бог, а для Вечного — нет ни Времени, ни Пространства.

Воспитательный Ключ

Сегодня мы подходим к третьему из рассматриваемых нами Ключей — к Ключу Воспитательному. В настоящее время в обществе идет необычайно много споров относительно того, каково действительное значение 'воспитания' и какими методами можно осуществить его особенно скоро и успешно. И, думается, что нет вопроса, который бы так заслуживал общественное внимание, как вопрос воспитания. И теперь, может быть больше чем когда-либо, этот вопрос является вопросом чрезвычайной важности, так как мы стоим в полосе совершающихся величайших перемен: перемен в религии, политике и социальной области. И, можно прибавить, что именно последняя область больше чем какая-нибудь другая зависит от воспитания, данного юношеству.

Наш ответ на вопрос 'что такое воспитание' не исчерпывает весь его объем, он укажет лишь на то, что с нашей точки зрения особенно важно для данного времени.

Если мы будем смотреть на воспитание с точки зрения личности, которая должна получить воспитание, тогда самое лучшее воспитание будет то, которое даст ей более полную возможность ускорить свою эволюцию, взращивая, насколько это возможно в течение одного жизненного периода, его человеческие и благородные качества и преображая низшую сторону его природы. Если же, отойдя на момент от индивидуальной точки зрения (хотя я не уверена, что это не будет в конце концов то же самое), мы будем изучать вопрос с национальной точки зрения (под этим я подразумеваю организованную нацию), — с этой точки зрения великою целью воспитания будет приготовление хорошего гражданина.

Что же такое гражданин, если мы захотим определить это слово в его истинном значении? Мы можем с уверенностью сказать, что это человек, который живет не в одиночестве и пригоден для общежития в городе. Идея эта пришла к нам от греков и римлян, которые смотрели на жизнь города как на высшую форму человеческой жизни. Человек, изолированный от своих ближних, может иметь много причуд, много грубости и несовершенств, не причиняющих каких бы то ни было серьезных затруднений ни ему, ни окружающим его. Если он живет в разобщении от других, его несовершенства на них дурно не влияют. Гораздо больше спрашивается с человека, если он живет в городе. Слово город я беру в смысле древнего определения 'человеческого общества'. Человек, пригодный жить в обществе своих близких, человек, который может так приноровить свою жизнь к другим, чтобы быть их помощником, а не помехой, чтобы изливать свет вокруг себя, а не мрак, чтобы распространять здоровье, а не болезнь, человек, который берет на себя долю общего бремени и готов сделать всё для него возможное, чтобы облегчить это бремя для более слабых членов общины, — такой человек есть гражданин.

В древности, когда государство-город был идеалом нации, сумевшей создать подобный город, в таких городах гражданские качества достигали высокого развития, и в них мы встречаем высоко культурную и воспитанную демократию. Но демократия эта имела страшный недостаток: она была основана на рабстве. Такт, культура, утонченность, искусства, прекрасный порядок жизни афинян был основан на закрепощении и порабощении подобных себе существ. Хотя, едва ли афинянин смотрел на раба, как на себе подобного; скорей он смотрел на него (как можно видеть у Аристотеля), как на члена низшей расы, которая не может ни в каком случае претендовать на равенство с его блестящей цивилизацией.

То, как афиняне разделяли человечество, было очень знаменательным явлением. Они говорили о 'греках' и о 'варварах', убежденные, что для того, чтобы произвести этот великолепный цветок культурной демократии, стоило свести низший тип человечества до положения рабства. Из этого следует, что эти низшие типы, эти 'варвары', служили той почвой, на которой взросла их замечательная демократия. Грубость 'варваров' дала возможность другим быть утонченными: их невежество дало другим свободное время для развития ума до высочайшего уровня. Сама скудность обстановки всей их жизни — вне дома хозяина — помогала создаться той совершенной, отточенной природе афинянина, которая произвела один из высочайших типов человечества. Но так как греческий идеал был исключительно эгоистический, — хотя эгоизм в те дни простирался за пределы личности — так как идеал грека искал благо только для своей республики и был безразличен к благополучию служивших ей людей, — то это осудило цивилизацию, попиравшую закон братства, к гибели, потому что не могло быть истинного братства в городе, разделенном такой резкой, такой темной линией.

Оставив на время этот вопрос в стороне, мы получим идею: чем город должен бы быть без этого ужасного клейма, которое было на чистой и прекрасной жизни Афин.

Все граждане в те дни проходили через одинаковое воспитание, начиная с домашнего воспитания и переходя затем на попечение наставника в городской школе; затем, когда они достигали 18-тилетнего возраста (насколько я помню), их посылали изучать военную науку. Одной из обязанностей гражданина было защищать город, и после двух или трех лет, посвященных военному воспитанию, они возвращались обратно из окрестностей города, где находились армии, и их принимали торжественным образом, как полноправных афинских граждан.

Присяга приносимая юношей, при принятии его в гражданство, связывала его высочайшими обязанностями по отношению к государству-городу, который был предметом его любви, его почитания, его служения и всех его усилий. Вы может быть помните, как юноша клялся, что он никогда не будет вредить своему городу, и всегда будет стараться усовершенствовать его; что он передаст его тем, которые придут после него, в лучшем, а не в худшем виде, чем он попал в его руки; что он умрет, защищая его, если это понадобится, и что он будет повиноваться законам и охранять традиции. Таким образом при самом