берега Черного моря, где Крым до сих пор сохранил их имя. Вместе с ними пришли и треряне, которые были, вероятно, фракийского происхождения. Фригийское царство пало под их натиском; около 675 г. они воевали в Каппадокии против Асархаддона, царя Ассирии. Ввиду этой опасности Гигес обратился за помощью к Ашшурбанипалу, который в 668 г. сменил своего отца, Асархаддона, на ассирийском престоле. Сначала он действительно имел некоторый успех, но скоро счастье изменило ему; Гигес потерял сражение и жизнь, Сарды были взяты, и только кремль, благодаря своему положению на крутом холме, сумел отстоять себя. После этого киммерийцы двинулись к ионийскому берегу; храм Артемиды около Эфеса, главное святилище Малой Азии, был сожжен; богатая Магнесия на Меандре стала добычей варваров.
Однако гроза прошла мимо; киммерийцы ушли, и сын Гигеса Ардис восстановил Лидийское царство. Он покорил также без большого труда Фригию, в которой нашествие киммерийцев разрушило весь государственный строй. Теперь Ардис возобновил против греческих городов наступательную политику своего отца, однако не с большим успехом, чем последний. Если он и покорил Приену, то сильный Милет отражал все нападения как самого Ардиса, так и его преемников, Садиатта и Алиатта, который, наконец, должен был признать независимость города. Зато Алиатту удалось завоевать колофонскую колонию Смирну, город был разрушен, и с тех пор его место оставалось пустынным в продолжение двух столетий. Алиатт воевал также и на севере, и на востоке, он покорил Вифинию, изгнал из Малой Азии остатки киммерийцев и проник по ту сторону Галиса в Каппадокию. Здесь он столкнулся с мидийским царем Киаксаром, который незадолго перед тем разрушил Ассирийское царство и теперь, как преемник прав ассирийских царей, считал себя законным владельцем Каппадокии. Началась война, продолжавшаяся, по преданию, шесть лет и окончившаяся договором, по которому впредь границей между Мидией и Лидией должна была служить река Галис (585 г.).
Лидийское царство обнимало теперь всю западную часть Малой Азии, за исключением горных областей на юге и большинства греческих приморских городов. Первые не имели большого значения; тем настойчивее требовали интересы государства покорения эгейского побережья. При политической разрозненности Ионии это легко удалось сделать Крезу, который около 560 г. наследовал своему отцу Алиатту. Греческие общины, одна за другой, должны были признать лидийское господство; один только Милет и теперь отстоял свою независимость.
Но в то время, как Лидия подчиняла себе греческие приморские города, она сама все более поддавалась влиянию греческой культуры. Уже во время Геродота лидийцы почти совершенно переняли греческие нравы. Как рано проник в Лидию греческий язык, видно из того, что там не было найдено почти никаких литературных памятников на местном языке. Уже в V веке лидиец Ксанф, первый в длинном ряду греческих писателей варварского происхождения, написал историю своей страны на греческом языке. Царь Алиатт, кроме своей карийской супруги, имел еще жену-ионийку, сын которой, Панталеон, едва даже не наследовал своему отцу вместо Креза. Греческие боги не имели более усердных поклонников, чем лидийские цари; уже Гигес посвятил Дельфийскому храму драгоценные подарки, а расточительная щедрость, которую обнаруживал Крез не только по отношению к Дельфийскому храму, но и по отношению к храмам Артемиды в Эфесе и Аполлона в Бранхидах близ Милета, известна всякому.
Однако Лидийскому царству недолго суждено было процветать. Только что Крез покорил морское побережье и принялся за постройку флота, чтобы подчинить своей власти и соседние острова, как в центре Азии наступили события, заставившие его обратить свои взоры на восток. Около 550 г. Мидийское царство пало под натиском персидского царя Кира, и Крез решил воспользоваться этим моментом для осуществления планов своего отца Алиатта, которому помешал привести их в исполнение мидиец Киаксар. Перейдя р. Галис, он вторгся в мидийскую Каппадокию. Но после нескольких удач вначале он был вынужден отступить перед более сильной армией Кира назад в Лидию; преследуемый неприятелем, Крез потерпел решительное поражение под стенами своей столицы в долине Герма. После непродолжительной осады Сарды были взяты штурмом и сам царь попал в руки победителя (546 г.). Лидийское царство прекратило свое существование; сопротивление, которое еще оказывали ионийские города, с самого начала не обещало успеха и вскоре было сломлено полководцем Кира, Гарпагом. Часть жителей Фокеи и Теоса покинула родину и отправилась искать новых мест для поселения по ту сторону моря; остальные греки покорились персидскому владычеству, которое едва ли было более тягостно, чем прежде владычество лидийцев. Ликийцы, которые до тех пор сохраняли независимость, тоже должны были подчиниться, — и Кир владел теперь всей Малой Азией. Завоеванная страна была разделена на две сатрапии с главными городами Сардами и Даскилеей.
В последние годы своего царствования, занятый другими, более важными задачами, Кир не имел времени думать о государствах, лежащих у Средиземного моря. Его сын Камбиз обратил свое оружие против Египта, царь которого Амасис незадолго перед тем умер, оставив престол своему молодому сыну Псамметиху III. При Пелусие, близ устья восточного рукава Нила, произошло сражение между греческими наемниками и персами: здесь оба народа впервые померились силою в открытом поле (525 г.). Победа осталась за Камбизом, и участь Египта была решена; главный город Мемфис пал после продолжительной осады, царь был взят в плен. Нильская долина стала персидской сатрапией. Соседняя Кирена добровольно подчинилась персидскому господству; города на Кипре уже в начале войны перешли на сторону Персии.
Таким образом, несколько более чем в 20 лет, добрая треть греческой нации подпала под персидское владычество. Можно было предвидеть, что персы не остановятся на этом; если не жажда завоеваний, то уже сама сила обстоятельств должна была толкать их вперед по пути, на который они вступили, потому что в области Эгейского моря нет ни одной естественной границы.
ГЛАВА ?. Господство аристократии и его падение
В то время, как в греческом народе вырабатывалось сознание его национального единства и отдельные области, по крайней мере на самом полуострове, соединялись в политические союзы, не менее глубоким изменениям подвергалось и внутреннее устройство большинства государств. Уже в гомеровскую эпоху аристократия все более расширяла свое влияние в ущерб царской власти, и уже авторы „Илиады' и „Одиссеи' считают нужным защищать монархию — притом монархию законную — против подобных захватов:
Нехорошо многовластье. Единый да будет властитель,
Царь единый, которому Кроноса хитрого сыном
Скипетр дан и законы затем, чтоб царил он над нами[82]
Однако, если даже в этих словах выразились чувства большей части греческого народа, это большинство еще не могло оказывать деятельного влияния на ход общественных дел. Народ еще не играл никакой роли; политически имела значение только знать, т.е. крупные землевладельцы. „Одиссея' изображает нам итакийский народ преданным царскому дому; но никто не решается восстать против поведения женихов, принадлежащих к знатнейшим фамилиям государства. По отношению к этой аристократии царь был только первым между равными; при небольших размерах греческих государств положение царя должно было быть здесь, разумеется, совершенно иным, чем в восточных монархиях, или чем в позднейшее, эллинистическое время. Пока продолжались постоянные распри между соседними государствами, аристократия подчинялась царю; но по мере того, как эти распри становились реже, подчинение царской власти казалось более ненужным. При таких условиях царь мог сохранять свое прежнее значение только в том случае, если обладал выдающимися личными качествами, а это, конечно, не всегда случалось. У Гомера среди Народного собрания царю бросают в лицо такие слова, — и нет сомнения, что эта картина взята из действительности:
Пьяница грузный! По виду собака, олень по отваге!
Ты никогда не дерзал в своем сердце ни в бой, ополчившись,
Вместе с народом идти, ни спрятаться в тайной засаде
Вместе с вождями ахейцев, — тебе это смертью казалось.
Царь — пожиратель народа, над трусами царствовать годный!
Ибо иначе, Атрид, ты б в последние нынче был дерзок[83]