пристальной радостью.
Да, — глядя в корень: в груди — разворох; галстух — набок; манишка — пропячена; выскочил — чорт дери — хлястик сорочки; жилет — не застегнут; уже из последней брошюры он понял: открытие близится в мир через этот пропяченный хлястик.
И — набок все галстухи!
Да, — в Нагасаки еще раскурял фимиам Исси-Нисси Ивану Иванычу: три панегирика тиснул ему в нагасакском научном журнале; себя же считал он вполне неуверенно шествующим за Иваном Иванычем — той же научной стезею.
«Ван-Ваныч» пошаркивал.
— Как же-с, читал с удивленьем, читал-с, — в «Конферешен» — о ваших трудах… Удивлялся… Пожалуйте-с!
Жестом руки распахнул недра дома, введя в кабинетик, откуда он тотчас же выскочил.
— Знаешь ли, Вассочка, — там Исси-Нисси стоит — дело ясное: из Нагасаки. Так нам бы ты чаю — ну, там… В корне взять — знаменитость!
Любил, побратавшись с учеными Запада, он прихвастнуть русской статью:
— Вы — да… Мы — у нас: в корне взять, — русаки!..
Приглашал отобедывать их он русацкими блюдами: квасом, ботвиньями и поросятами с кашей; когда-то дружил он с Леже, как потом приударил за Полем Буайе, в его бытность в Москве. И теперь предстояло все это: братанье, турнир математики и, наконец, громкий спор: о Японии и о России:
— Вы — да: вы — япошки… Мы, чорт побери, — русаки! Предстояло: нагрев тумаками японца, торжественно мир заключить:
— Впрочем, светоч науки — один, так сказать! Ветерок потянул из открывшейся фортки; и слышался тонкий щеглячий напев.
— Азиатский ученый!
6
Прищелились в двери: Надюша и Дарьюшка.
— Вот он…
— Японец.
— Сюсюка, картава…
— Лядащий какой.
— Недоросток.
Японец с лицом цвета мебельной ручки (олифой про-шлися) сидел, наготове вскочить; и вскочивши, — пасть ниц, точно в идольском капище — перед литым изваянием Будды; профессор же носом развешивал мненья, щекою гасился, клочил волосы, из них строя ерши; и, бросаясь от шкапчика к полке, выщипывал он за брошюркой брошюрку: «О наибольшем делителе», «Об инварьянтах», О символе «е» в «I» и в «фи».
Подносил Исси-Нисси:
— Вот-с; я написал…
— Вот-с…
— И вот-с, вот-с…
Японец привскакивал: благодарил:
— Я ус это цитал…
А профессор, довольный, охлопывал вздошье свое:
— Есть у вас аритмологи?
— Есть!
Нисси спрашивал тоже:
— А есть ли тлуды по истолики мацемацицески знани?
— А как же, — Бобынин почтеннейший труд написал! И блаженствовал носом с японцем: вот, чорт побери, -
не японец, а — клад; безоглядно летели в страну математики: мохрый профессор с безмохрым японцем:
— Да, да-с, — математика, в корне взять, вся есть наука о функциях, но, что бы там ни сказали, — прерывных: пре-рывных-с! А… а…, сударь мой, непрерывные, то есть такие, в которых прерыв совершается в равные, так сказать, чорт дери, промежутки — прерывны: прерывны-с! Они — частный случай…
— Как фи плоплосали в блосюле о метод… Профессор подумал:
— И это он знает: и вовсе пустяк, что словами ошибся. «Япошку» смеясь трепанул по плечу:
— Вы хотели сказать «написали», «площадь» — «фелер махен».
Япошка, конфузясь, краснел:
— Ничего-с, ничего-с…
Подбодривши надглядом, приподнял, стал взбочь и подвел его к полочкам:
— Есть у меня тут… — совсем мимоходом расшлепнул брошюрочкой он паучишку (таскались к нему из угла)… — Вот вам Поссе…
Японец разглядывал Поссе.
— А вот вам Лагранж…
— Вот Коши[86], Митах-Лефлер, — расфыркался в пыльниках, — Клейн.
И японец уже веселился глазами над Клейном: сиси да сиси:
— Дело ясное, — да-с — он добряш: зуб со свистом… И нате, наткнулись на спорный вопрос! Вейерштрасса профессор назвал декадентом; японец -
уперся: он чтил Вейерштрасса; профессор поднялся нагрубнувшим носом, с тяжелым раздолбом пройдясь; он — сердился; он — фыркался; не понимает японец:
— Вы, батюшка, порете чушь: эти, как их, — модели пяти измерений; они шарлатанство-с! Еще с Ковалевскою, Софьей Васильевной, мы: вы — туда же-с…
То было назад — сорок лет: Исси-Нисси в то время еще голоногим мальчоночком ползал вокруг Фузи-Ямы: что, право!..
Японец, продряхнув веками, — Кащеем сидел: и молчал.
Василиса Сергевна вошла — оторвать друг от друга:
— Пожалуйте: чай пить.
— Пожалуйте, милости просим, — опять суетился профессор, забыв Вейерштрасса. — А после мы, батюшка, с вами посмотрим Москву; да, — я вас поведу; для нас, русских, Москва, — так сказать…
Тут — представьте — японец не вспыхнул от радости: он — потемнел; он, признаться, едва лишь ввалился в Москву, предварительно ровно четырнадцать суток промчавшись в экспрессе, едва он стоял на ногах; а тут — с места в карьер!
А профессор с пропиркой тащил его к чаю; ведь случай — единственный; поговорить-то ведь не с кем; из всех математиков, разве десяток, рассеянный в мире, мог быть ему в уровень, Нисси — включался в десяток; и — вот он; профессор же был говорун.
Пролетели в столовую — лбами в косяк: бум, бух, бряк!
Карандашик упал.
Друг пред другом стремительно снизились на подкаракушки, чуть не ударившись: лбами о лбы; и сидели, ловя карандашик: профессор — орлом; Исси-Нисси — корякой такой сухоякой (дощечкою задница); он и схватил: будто это был нежный цветок, подносимый стыдливой невесте, стыдливо поднес карандашик профессору:
— Не ожидал-с! Не японец, а — мед!
Исси-Нисси уселся за стол: с дикой скромностью; он приналадился к слову и с завизгом им говорил про Японию; в звуке словесном был прогнус; сидел, наготове вскочить перед каждым, а был знаменитым:
