Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

Дернет рукою шпинечек бородавки:

— Я так полагаю, что — вы!

— Не пойму я, — о чем они это, — понюхает Грибиков. Пахнет придухою, кашей, портным.

— Что ж, — без носа… Носами не всем щеголять: — неприятно и сухо дрежжит Вишняков, — щегольство одолело: а вошка — рвет рот свой, до правого уха — заела!

Не выдержит Грибиков: сунется:

— Ты — поучись у него: это — правильно. Схватится он за подштанники:

— Вошка — заела: за-ее-ла! Грозит двумя пальцами.

5

Веяло летними цветнями: дул тепелок: блекотала листва; завихорились пыли и прахи; подбросились ветки, подбросились листья; над ними вдали — солносядь; накитаяло Небо: кенаровым цветом и тихостью синей; означились грусти; пробрызгались травы слезистым бериллом; жара оседала мутнеющим сгаром; пожухли окрестности: стены и крыши.

В открытом окошечке из самоварной трубы вылетали в нахмур красноглазые искры.

Окно распахнулося; в вечер уставились две головы: одна — черной наклейкой дыры носовой, а другая — шпинечком бородки: она показала до правого уха разорванный рот: и — дрежжала под облако:

Если так, смири волненья:
Сердца пыл и сердца глод…

Карлик «Яша» подтягивал:

Ты — у дьявола во власти!
Ты — погиб во цвете лет:
Человеческие страсти —
Бесполезный пустоцвет.
Зрей, как для употребленья
В огороде корнеплод.

Голосами слилися: под облаком:

Будь зерном цветов нежнейших,
Жив — землей, росой — омыт:
От твоих плодов дальнейших
Будет с пользой кто-то сыт.

* * *

— Негодяи!

— Поют…

— Этот Яшка, — со сватом…

— К княжне, стал быть, сватают.

— Тоже, — нашла…

— Женишишечка!

* * *

Всем оказывая помощь,
Удаляйся ты от зла, —
Поливаемая овощь
Для небесного стола.

Как иной какой кузнечик,
С пользой сев на огурец, —
Будешь милый человечек:
Не какой-нибудь шельмец.

И окошечко захлопнулось: медистым вечером; звездочка, ясочка, теплилась, точно в зыбели младенец; подпахивал ямник.

Когда уже смерклось, из желтого домика вышел портной Вишняков: — и пополз в переулок; казалось, — ползет по земле: а живот провисал между ног: и под небо взлетела ужасная задница.

Голову гордо закинув, пошел вдоль заборов.

Увидевши это явленье природы-насмешницы, можно бы было, пожалуй, упасть на карачки с тоски за судьбу человека: но, поговорив с получасик с «явленьем» — отнюдь не кунсткамеры, — и веселей, и бодрее глядели на жизнь, потому что с достоинством, с грацией даже портной Вишняков через жизнь проносил подпрыг зада.

Сперва — ужасались.

Потом — удивлялись.

Уже лиловатого вечера грусть означалась над крышами зеленорогой луной — со звездой впереди, с ослепительным, с белым Юпитером; дом черноокими окнами молча вгляделся во все, заливаясь слезами оконного отблеска; загрозорело: деревья, дичая нашоптом, бессмыслились; пагубо-родное что-то закрыло луну черно-желто-зеленою лапою; вспыхом шатнуло деревья; и тьма зашаталася: падая, выбросились за фасадом фасад, треснув черными окнами, черным подъездом, подъездным уродом, с пропученным зонтиком. И поднеслась на мгновение белая плоскость стены с четко черченым черным изломом под небо взлетевшего зада: судьба человека, которого мучила жизнь.

Таки и «я»: выпирается под небо: под небом каменный ком, завалившись, ему угрожает упадом

* * *

Надвинулась туча; под ней все смирнело; казалося, что красножалая молнья прожалит —

— вот, вот —

— все — …

И раздается громовое:

— «Tap —

— тар —

— ррыы!»