— Понравилось?
— Перестань, пожалуйста.
— Почему ты не хочешь ответить?
— Перестань или я уйду.
— Ну хорошо, хорошо… Не буду больше. Никогда не видела, чтобы парни так смущались, — весело сказала Вероника и тут же серьезно добавила: — Не обижайся. Никак не могу со своим языком совладать. Просто беда.
— Да уж, — буркнул Рафи. Он до сих пор чувствовал, как горят щеки.
— Не обижайся, — повторила девушка примирительно. — Я постараюсь держать язык за зубами… Хотя это ох как тяжело! Ну что, я пойду? Тебе ведь нужно отдохнуть…
Рафи кивнул. Он хотел остаться один. Слишком уж вольные вопросы задавала эта странная девушка. Впрочем, может быть, как раз ничего странного в ней и не было? Откуда Рафи было это знать, если за всю свою жизнь он говорил только с ней да Марией. Что если как раз Мария была странной? Рафи понял, что, возможно, упустил за эти годы гораздо больше, чем думал…
— Да, кстати, о твоем вопросе, — сказала Вероника, уже отойдя на несколько шагов. — Я очень красивая. Мне даже жаль, что ты не можешь меня видеть.
Рафи хотел что-нибудь ответить, но язык словно присох к небу. Все-таки он очень много упустил…
За первым удачным выступлением последовало второе, которое было еще лучше, а за ним третье, еще более блистательное. Публика уже специально приходила посмотреть на слепого юношу, который так ловко управляется с мулетой. Рафи перестал слышать на своих выступлениях смех. Если кто и смеялся, то над шутом, который изображал быка. Но всякий раз, когда Рафи плавной вероникой уводил «быка» в сторону, зрители затихали, будто на самом деле каждую секунду юноше угрожала смерть от рогов. Постепенно хозяин перестал подыгрывать юноше. Он не бросался по строгой прямой на мулету, заранее отводя рога чуть в сторону, как делал это раньше. Теперь он всерьез старался попасть «рогами» в матадора, атаковал неожиданно и стремительно, как настоящий торо. Дошло даже до того, что он снял с рогов кожаные чехлы, которые смягчали удар. Он хотел, чтобы Рафи действительно мог показать все, на что способен.
Сам Рафи больше не считал свое занятие унизительным. В самом деле, какое может быть унижение, если каждый твой выход на арену встречают аплодисментами? Хозяин был прав — яркое мужество и чужое мастерство всегда вызывают уважение. В Рафи все видели не слепца, а человека, преодолевшего свою слепоту. Ты побежден и достоин лишь жалости, только когда сам признал свое поражение. Но если ты смог хотя бы поднять голову, ты становишься победителем.
Однако несмотря на все успехи Рафи, хозяин не спешил выпускать против него настоящего быка. Если юноша заговаривал об этом, шут старался всеми правдами и неправдами уйти в сторону. Наконец, однажды, после особенно удачного выступления, когда публика не хотела отпускать слепого матадора с арены, Рафи решил, что пришла пора поговорить об этом серьезно.
— Ты доволен тем, как я работаю? — обратился он к хозяину, улучив момент.
— Конечно, доволен! Ты же сам все слышал… Они чуть глотки не сорвали. Если и дальше так будет продолжаться, мы можем и разбогатеть.
— Тогда почему ты не даешь мне настоящего быка? Только не увиливай. Сегодня это тебе не поможет.
— Вижу, — проворчал шут. — По-моему, кто-то из нас двоих начал зазнаваться.
— Ты прекрасно знаешь, что это не так. Так как насчет быка?
— А ты уверен, что у тебя получится? Бык не станет тебе подыгрывать… Он не станет атаковать так, как хочешь ты…
— Станет.
— Я не об этом. Знаю, ты сможешь заставить его бросаться тогда, когда тебе будет нужно, и так, как тебе нужно… Я говорю о том, что он не остановится, заметив, что что-то пошло не так.
— Это мои трудности.
— А если он тебя покалечит?
— Я и так калека… Что мне терять? — сказал Рафи.
— Ты лишился только зрения, хочешь лишиться и остального?
— А ты пробовал жить во тьме? — глухо спросил Рафи. — Ты знаешь, каково это — потерять мир, когда ты совсем молод и у тебя все впереди? Что бы я ни делал, как бы ни старался цепляться за эту жизнь, я все равно никогда не получу то, чего хотел больше всего на свете. Никогда, понимаешь ты это?!
Рафи почти кричал. Он никогда не говорил о своей слепоте с другими людьми, долгие годы держа в себе эту боль. Он не знал, что вдруг заставило его так раскрыться перед шутом. Но начав говорить, остановиться он уже не мог.
— Я живу во тьме. Тьма окружает меня, тьма наполняет меня… Она везде. Что я могу потерять? Способность ходить во тьме? Способность слышать во тьме? Невелика потеря… К чему мне все это, если я никогда не смогу быть настоящим матадором? Настоящим, понимаешь? А не клоуном с деревянной шпагой! Мне нечего терять, кроме этой деревянной шпаги… Да и потом, — продолжил он, немного успокоившись, — у меня был друг — он ушел, я мог видеть, но лишился этого, у меня была девушка, которую я любил, — она исчезла из моей жизни. Как видишь, я привык терять. Так что дай мне быка. И если он меня покалечит, значит, так тому и быть… Будь моя воля, я вышел бы против хорошего взрослого торо, а не против молодого бычка.
— Вышел бы, чтобы умереть? Рафи промолчал.
— Вот что я тебе скажу, — начал хозяин. — У каждого есть своя тьма и своя боль… Не перебивай… Ты не единственный, кто страдает в этом мире. И не единственный, кто считает, что с ним поступили несправедливо. Кто поступил — неважно… Судьба, другой человек… Это мелочи. Главное, что ты совершаешь ту же ошибку, что и большинство людей.
— Какую? — спросил Рафи.
— Ты считаешь, что мир таков, каким ты его видишь.
— Неправда. Я много думал об этом и понял, что…
— Я знаю, что ты понял. Но и это твое понимание — тоже иллюзия. Любое мнение, любое представление об этом мире будет лишь твоей иллюзией. Картинкой, которую ты сам себе нарисовал, а потом убедил себя в том, что именно так мир и выглядит… Совсем недавно ты считал для себя позором выходить на арену, а теперь едва ли не гордишься тем, как тебя встречает публика. Что, мир вокруг тебя изменился? Люди изменились? Я превратился в быка? Нет. Мои слова стерли твой мирок, как стирает прибрежная волна рисунок на песке… И вот ты снова лихорадочно начинаешь чертить новый узор, который будет так же смыт волной завтра. Но ты тут же примешься за новый… И так, пока последняя волна, которую мы называем смертью, окончательно не сотрет твои рисунки вместе с тобой. В этом ты видишь свою жизнь. В бессмысленном рисовании на песке во время прилива… Перестань это делать, Рафи. Перестань водить палочкой по мокрому песку. Перестань делать выводы и строить предположения. Освободись сам от себя. Ты никогда не постигнешь этот мир и никогда не постигнешь себя. Зато ты можешь быть свободным. Когда человек свободен, у него в душе нет места отчаянию. Он не считает, что стал жертвой несправедливости, потому что знает: в этом мире не может быть такого понятия, как справедливость.
— Я не совсем понимаю тебя… Что значит быть свободным?
— Не рисовать на песке, Рафи, не рисовать на песке.
Они замолчали. Рафи был в который раз поражен словами шута. Даже не самими словами, а тем, что их произнес именно этот человек, которого Рафи считал обыкновенным дельцом. Не очень удачливым и не очень разборчивым в средствах дельцом. И в этот миг, едва подумав так о хозяине, Рафи понял, что удивлен он лишь потому, что нарисовал этот образ на песке…
— Сегодня ты последний раз выступал со мной, — голос хозяина заставил Рафи вздрогнуть. — Я дам тебе молодого быка. Посмотрим, что ты с ним сможешь сделать… Или он с тобой. Но учти, тебе придется работать с этим быком не один раз. Я не могу позволить себе покупать двух быков для одного выступления. Хватит с меня и торо для Луиса. Да, сразу хочу тебя предупредить — если ты плохо выступишь, тебе снова придется работать со мной. Это, по крайней мере, приносит доход… Ну а коли бык все-таки тебя покалечит, тебе придется или придумать какой-нибудь новый номер, или…
